— Погодите, — просит мсье Робер. — Не двигайтесь.
Достав из нагрудного кармана блузы ножницы, которые соседствуют там со щеткой и расческой, он нацеливается на строптивый волосок, приметный лишь ему одному, чтобы точным щелчком отсечь, потом смахивает его тыльной стороной ладони.
— Вы сияете, как небесное светило, — заявляет он, просияв и сам. — А скоро мы увидим вас на экране? — Робер наклоняется, оглядывается вокруг и прикрывает рот ладонью. — Знаете, мсье Дорель, клиентки волнуются. Не далее как вчера тут происходил такой разговор: «Разве Сильвен Дорель оставил кинематограф? Что-то его не видно на экране. Какая жалость!»
— Правда? Прямо так и сказали? Ну что же, отвечайте, что не пройдет и полгода… Впрочем, нет. Ничего не говорите.
— Совершенно секретно, — рассмеявшись, шепчет Робер. — Вас понял. Ведь стоит неосторожно проболтаться, и считай, прожект лопнул. Но со мной вам бояться нечего.
Сильвен расплачивается, насаживает на нос солнцезащитные очки, долго смотрится в зеркало.
— Не забудьте свой «дипломат», — спохватился парикмахер. Он протягивает Сильвену плоский чемоданчик и с миной чревоугодника добавляет: — Вот уж, наверное, повидал он в своем брюхе немало сценариев! Ну что ж, хорошего вам денечка, мсье Дорель.
«Хорошего денечка», — думал Сильвен, направляясь в сторону Одеона.[1] Как будто ему еще можно ожидать хороших дней!
Десять часов. Рановато, пожалуй. Но Тельма — давний друг. Уж ей-то известно, что такое депрессия день за днем, медленное угасание надежды.
Сильвен следует по улице Карт-Ван. Тельма не нуждается в именной табличке — ее и так знают в мире шоу-бизнеса и политики. Она сама открывает дверь, еще в домашнем халате, и грозит Сильвену пальцем:
— Не могли позвонить? Как нелюбезно с вашей стороны заявиться без предупреждения.
Тельма проводит его в приемную. Серые шторы, серый ковер, кожаные кресла, круглый стол из мореного дуба. Чувствуется, что к ясновидению тут относятся вполне серьезно. Возраст ее определить трудно, так сильно она накрашена. Глаза тоже серые, а волосы подсиненные.
— Садитесь… Итак, что происходит? Дайте руку. Подвиньтесь поближе.
Два кресла стоят рядом. Тельма берет руку Сильвена — не так, как врач, а нежно и осторожно, как будто имеет дело со слепым.
— Давайте, Сильвен. Расслабьтесь.
Тельма умолкает, чуть прикрывает веки, и Сильвен уже не смеет дышать.
— Вокруг вас какая-то суета, — бормочет ясновидящая.
Пауза. Тельма прислушивается к движению теней внутри себя.
— Да. Суета. Вы боретесь… Натыкаетесь на преграды… Все это, похоже, плохо кончится… Вокруг вас кровь.
— Но… буду ли я сниматься? — тихо спрашивает Сильвен.
— Похоже… да… все как в тумане, очень запутанно… Вас окружают враги… возможно, это актеры. Я вижу брюнета. Вы ему угрожаете… И потом я вижу вас — вас с окровавленными руками… Ах! Мне это не нравится.
— А не происходит ли все это в фильме? Если, конечно, мне еще суждено сниматься.
— Вполне возможно.
— Вы уверены, что я буду сниматься?
— Я говорю вам то, что вижу… На письменном столе лежит книга, и вы с кем-то ссоритесь… Пока все. Извините меня, Сильвен, но я не хочу переутомляться спозаранок. Сегодня у меня приемный день, будет много народу.
— Но вы не сообщили мне ничего определенного. В последний раз вы сказали, что я окружен огнями. И даже уточнили, что это похоже на блики вспышек фоторепортеров.
Мадам Тельма отпускает руку Сильвена и встает.
— Ответьте мне, — настаивает Сильвен. — Вы все еще видите эти огни? Мне так важно знать! Вы себе даже не представляете, как это важно.
— Подойдите, — говорит Тельма. — Да, точно, свет по-прежнему тут… Выпьете со мной чашечку кофе? — Она усадила его в столовой напротив себя. — Из-за вас я даже не успела поесть… Наливайте кофе… И потом, чуточку расслабьтесь. Я чувствую, что вы на взводе.
Сильвен в задумчивости помешивает ложечкой в чашке.
— До чего же мне хочется вернуться к работе, — сказал он. — Знаете, час назад мне стукнуло тридцать шесть. Да, сегодня день моего рождения. А также день, когда смонтировали последний фильм с моим участием. Пять лет назад. И с тех пор ровно ничего. Я попал в черный список.
Мадам Тельма намазывает маслом гренок, сосредоточенно, как художник кладет краски на палитру.
— В черный список, — повторяет она. — Скажете тоже. В ваши годы провал — это поправимо.
— Вы говорите так, потому что не знаете мира кино. Я мог бы назвать вам с десяток актеров, которые сошли с афиш неведомо почему. Они перестали нравиться, но никто не знает, кому именно. Зрителям? Прокатчикам? Тайна за семью печатями. Достаточно пронестись слушку после фильма, который прошел незаметно. Несколько лет подряд меня превозносили до небес. Помните… «Пятое марта»… «Красное и черное»…