— Гарсон! Повторить!
Сильвен протирает глаза. За окном фланирует толпа, обычная для четырех часов пополудни, — туристы, деловые люди, профессионалки тротуара. Как все это далеко! Он возвращается к своему письму.
«Признаюсь, я и сам был мелким хищником. Меня интересовали не столько деньги. Нет, скорее мой гардероб, мой холеный вид — все то, что мне отраженно читалось в глазах у женщин. До этого я еще питал иллюзии. К примеру, Марилен. Бедняжка моя! Ведь ты самая бездарная из всех актрис, кто попадался на моем пути. Я думал, что ты выходишь за меня, воздавая дань моему таланту. Какое! Тебя манила перспектива крупных контрактов. Даниель тебя не устраивал — он неудачник. Но при всем том, что я терпеть его не мог, должен признаться, что он, несомненно, головастее меня. Сумей ты отучить его от спиртного, и он смог бы далеко пойти. Но у тебя на это не хватило соображения. Все, что тебе нужно, это вкусно поесть! О, ты ничем не хуже всех других. Мой брат, если бы он только посмел, свистнул бы у меня из-под носа самые лакомые кусочки. И все остальные — паразиты, о которых не стоит и вспоминать! Там, где пахнет деньгами, там, словно по чистой случайности, объявляются и приятели — старые, о которых ты забыл и думать, и новые, чьи имена еще не успел запомнить. И вся эта братия весело лязгает челюстями, скребет ногтями, до тех пор пока от падали не останется ничего, кроме добела обглоданного костяка. И тогда честная компания расходится, облизывая губы или чистя перья, оставив после себя скелет. Мой скелет. Потому что я намерен распрощаться с жизнью. Как когда-то мой отец. Он — чтобы не угодить в лапы гестаповцев, а я — чтобы уйти от низости, жестокости, лжи. Впрочем, все едино.»
— Гарсон… Повторить!
Алкоголь льет ему на душу елей умиротворения. Дышится уже легче. Он продолжает:
«Ваша Линда Клейн покончит с собой, приняв гарденал, словно субретка. Какая дешевка! Ну а я покажу вам, как прощается с жизнью тот, кого зовут Вертер.
Прощайте! Жалкие, ничтожные люди!»
Аккуратно сложив листок, Сильвен убирает его в бумажник и, расплатившись, уходит. Легкий ветерок, налетевший с площади Звезды, слегка кружит ему голову. Он мог бы возвратиться домой и пешком, но как бы не ослабла его решимость. Времени пять вечера. Берта уже ушла, а Марилен еще не вернулась. Дома ни души. Самый подходящий момент, если успеть быстро добраться до дома.
— Приятного вам вечера, — вежливо прощается таксист, отъезжая.
Сильвен машет ему рукой. Где то времечко, когда перед ним распахивали дверцу! Просили у него автограф! Он пересекает сад, входит в свой кабинет через стеклянную дверь. Сбрасывает плащ. После пощечины Даниелю было бы весьма кстати подать на него жалобу и тем самым привлечь внимание к своей персоне. Слишком поздно, старик.
Сильвен садится за письменный стол и достает из ящичка револьвер. Удержать дуло прямо перед грудью трудно, тут нужны две руки. Такая поза немного комична. Семийон не режиссер, а бездарь. Ах! Сильвен чуть не забыл. Выложив письмо на видное место, он прикрывает глаза и спускает курок.
Нечто, пока еще безымянное, плавает в белой, а может, и зеленой массе. До ее поверхности еще плыть и плыть, а воздуха не хватает. И вдруг внутренний голос опасливо подсказывает, что нечто — это и есть я. От такой догадки все становится на свое место: вокруг меня цветные пласты воды и я всплываю со дна океана. Требуется неимоверное усилие, чтобы понять, что его окружают светлые стены, а яркий свет слева — не солнце, а горящая лампа у изголовья кровати. Нечто стало мною, и я открываю глаза. Моя грудь в тисках повязки, но я жив.
В этом еще предстоит разобраться — такое никак не может быть правдой… А между тем я в состоянии чем-то пошевелить. Но чем? Я ощущаю прохладу простыни. Выходит, я шевелю ногой. Своей ногой. Я очень устал. Мое сознание туманится, но не пропадает. И я ощущаю разницу между небытием, как в коме, и безмятежным отсутствием, как во сне.
Новое пробуждение, на сей раз почти с ясной головой и лишь с клочками туманных воспоминаний. Сильвен отчетливо помнит лишь одно — решение покончить с собой. Не получилось, доказательством тому — плотные бинты, сжимающие грудную клетку. Он хотел избавиться от жизни, что в известном смысле ему и удалось. Он изнурен болезнью, но стал новым человеком. Откуда в нем такая уверенность, что он выживет? При всем том, что его туго запеленали, к носу и рту подсоединены резиновые трубки… он наверняка смертельно ранен. Тельма… Приходится напрячь всю память, чтобы вспомнить, что связано с этим именем. Воспоминания такие расплывчатые… Катафалк… Она видела катафалк… Нет! Рядом слышится голос: «Он пошевелил губами». Другой голос спрашивает: «Слышит ли он нас?» Ему бы так хотелось снова открыть глаза, сообщить что-то срочное. Но кому?