— Меня не устраивает, — продолжает Семийон, — что ваша история прежде всего история мужчин. Правда, там есть такой эпизод, когда этот… ну как его там… ла Мезьер увел жену Вильдье. Но этого недостаточно.
— Надо, — вмешивается Мадлен, — чтобы женщина была сквозным персонажем, скрытой пружиной всей истории, но я еще не совсем вижу, как это сделать.
— А ты, Сильвен? — спрашивает Семийон. — Ты видишь?
— Нет. Ни малейшего представления. Разве что…
— Давай смелее.
— Разве что она ненавидит обоих мужчин.
— О! — изрекает Семийон. — О! Это вовсе не такая уж бессмыслица. Оборотная сторона любовного романа — все тот же любовный треугольник, правильно? Что ты думаешь по этому поводу, Марилен?
Марилен углубилась в раздумье.
— Это не лишено смысла. При условии, если в этой истории фигурирует вторая женщина.
Она поворачивается лицом к Сильвену:
— У Мезьера есть любовница. Почему бы и нет? И вот она…
«Она ухватилась за такой вариант, — думает Сильвен. — Вторая женщина! При всем том, что и одной-то уже хватает за глаза, чтобы водить их обоих за нос!»
— Нужно копать глубже, — заявляет Семийон, набивая трубку.
Затяжное молчание. Сильвен размышляет.
После первой пули придет вторая, третья. Поначалу в обойме их было семь. Первой выстрелил отец, когда в аптеку ворвались гестаповцы. Второй — он сам, когда промазал в себя. Выходит, оставалось пять. И они прибудут к нему все пять, в хорошенькой коробочке. С интервалом в пару дней. И если он не перестанет сопротивляться, если не сделает жеста, какого от него ожидают, фотокопии его письма начнут ходить по рукам — вот ведь что ему нельзя упускать из виду.
Сильвен позволяет себе помечтать. Он тоже идет на встречу с замаскировавшимся врагом… как Бурназель. Еще двадцать метров… еще десять…
Звонок заставляет его подскочить. Он подходит к телефону.
— Дорель на проводе.
Звонит Медье.
— Ах! Дорогой Сильвен, счастлив услышать ваш голос. Ну как дела? Продвигаются?
Продюсеры опасаются, что киношники бьют баклуши.
— Как вам сказать, — отвечает Сильвен, — мы собрались вчетвером. Похоже, дело продвигается.
— Тем лучше. Как же я мечтаю о красивом фильме! Только что я беседовал с Лелюшем. Ему идея нравится. Он сказал мне: «Для Канн уже поздновато, но для „Деллюка“ — самое время».[36]
— Да, — бормочет Сильвен, плохо скрывая безразличие. — Слова ободряющие.
— Дайте мне Семийона, — просит Медье. — И трудитесь прилежно.
Сильвен передает трубку Семийону, который с ходу заводится.
— Потрясная идея, босс. Потом расскажу. Дорель в форме офицера спаги? Это нечто! Вы заполучите натуру в Марокко? Вот здорово! Это куда лучше Испании. Знаете мой девиз, шеф? Как на суде присяжных: правда! Ничего, кроме правды! Вся правда!.. Что-что? Понадобятся ли нам верблюды?
Семийон вопрошает глазами всех присутствующих, которые, однако, примолкли. Но это его не обескураживает, и он не теряется.
— Да, безусловно понадобятся. Караван, снятый контржуром,[37] бредет по гребню песчаных дюн — зрители это просто обожают. Нет. Окончательного названия у нас пока нет. «Госпожа удача»? Да, мы думали об этом. Лично я опасаюсь, как бы такое название не приняли за имя знаменитой актрисы. Говорят же «госпожа Каллас». Но если вы полагаете… Так или иначе, не берите в голову. Мы уложимся в намеченные сроки.
Он вешает трубку и потирает руки.
— Давайте, зайчики. Поехали дальше.
— В Сахаре, — привередничает Мадлен, — обитают не верблюды, а дромадеры. Одногорбые верблюды.
— Какая тебе разница? — обиделся Семийон. — Подумаешь, одним горбом меньше. Тебе только бы придраться!
И работа возобновляется. Сильвен делает вид, что активно сотрудничает: он подражает трем остальным, а те, глубокомысленно прикрыв глаза, наигрывают на подлокотнике кресла, как на клавишах, меняя позу ног, закидывают одну на другую попеременно — словом, переживают муки творчества. Но его собственные мысли текут в совершенно ином русле. Они хотели, чтобы он был Бурназелем. Он поймал их на слове. Он не умел жить. Не умел любить. Он целиком и полностью отдавался горькой страсти к кино. Щедро оплачиваемая ретушь угодливых фотографов создала ему идеализированный имидж. Некое подобие реального образа. Инфантильная досада толкнула его на мысль эффектно разыграть преждевременную смерть. Марионетка! Зомби! Но теперь все будет по-другому. Наконец-то он нашел роль по себе. Они полагали, что терзают его? Как же они ошибались!
Он пройдет к славе через дверь легенды. И безотлагательно! К чему тянуть?