Кабина остановилась. Палата находилась в двух шагах от лифта. Доктор толкнул дверь. Шаван вошел в комнату и увидел Люсьену. Лоб прикрывала повязка. Побелевшее лицо напоминало картонную маску. Руки вытянуты поверх простыни, разжатые пальцы неподвижны. Рядом с кроватью на кронштейне висели колбы, от которых спускались две резиновые трубки – одна уходила в ноздри, а вторая исчезала под одеялами. Шаван не решался сделать шаг вперед. Но врач тихонько подтолкнул его к койке.
– Мы были вынуждены вырезать часть волос, – пробормотал он, – но они быстро отрастут.
Он нащупал пульс пострадавшей.
– Температуры почти нет. Кожа свежая. Видите, когда касаешься, она чуть сжимает пальцы, но это чисто рефлекторное движение.
Медсестра, присутствия которой Шаван и не заметил, подошла к изножью кровати, и доктор представил ее двум визитерам.
– Мари Анж, – объяснил он, – воплощение самоотверженности.
Та улыбнулась. Лет сорока, скользящая походка монашки. Шаван смущенно смотрел на Люсьену, задаваясь вопросом, должен ли он поцеловать жену в присутствии всех этих свидетелей. Он чуть ли не с опаской коснулся ее руки и удивился, ощутив ее гибкой и живой.
– Поговорите со своей женой, – предложила Мари Анж.
– Мари Анж права, – подтвердил доктор. – Звук любимого голоса может в известных случаях воздействовать так же целительно, как и лекарства. Нужно испробовать это средство.
Шаван наклонился к картонному лицу и ощутил легкое дыхание с почти что неприметным присвистом.
– Люсьена, – шепнул он.
Присутствующие встали в кружок.
– Люсьена… дорогая моя…
Вот уже месяцы, если не дольше, он не говорил с ней таким тоном, и слова застревали у него в горле.
– Вы слишком волнуетесь, – сказала Мари Анж. – К ней нужен другой подход. Говорите с ней как ни в чем не бывало. Мы вас оставляем наедине. В следующий визит не забудьте принести ночные рубашки и зайти в секретариат… Вот звонок для экстренного вызова. Но не беспокойтесь. Ваша жена находится под постоянным наблюдением нашего персонала. Не падайте духом, мсье!
Доктор собирался последовать за Мари Анж, но Шаван его задержал вопросом.
– Буду ли я вынужден надолго прервать службу? – спросил он. – Я работаю в вагоне-ресторане экспресса «Мистраль» и отсутствую в Париже четыре дня в неделю – дважды по два дня.
– Пока ничего не меняйте в своем расписании, – ответил Венатье. – Если кома затянется, тогда придется что-либо предпринять, поскольку в больнице с местами проблема. Однако сомневаюсь, что ее состояние останется неизменным. Оно либо улучшится, либо…
Жест фаталиста, и он пожал Шавану руку. Пятый час. В этот момент «Мистраль» как раз должен проезжать памятник Ньепсу[3], установленный возле Шалон-сюр-Сон. Им-то хорошо, его коллегам! Людовик сидел у изголовья Люсьены и тихо бормотал какие-то слова, как засыпающему ребенку. «Чтобы я рассказывал ей про свои повседневные дела? – подумал Шаван. – Сущий бред. Рассказывать должен не я, а она. Но она так далеко!» Шавану стало жарко, и, сняв пальто, он присел на край кровати.
Дядя умолк. Время от времени он бросал удрученный взгляд на племянника поверх неподвижного тела Люсьены. В колбах уровень жидкости медленно снижался, как уровень песка в песочных часах, отсчитывающих уходящие мгновения жизни. Шаван думал над тем, что, соблюдая приличия, ему придется проводить долгие часы в душной палате наедине с этим… Он подыскивал слово: трупом? Все же нет, однако в известном смысле это было еще хуже. И название не имело значения. Он пытался оживить воспоминания, способные пробудить в нем волнение, движение души, порыв, толкающий его к этой инертной массе, которую он, бывало, сжимал в объятиях, но, увы, так и не сумел добиться этого. Аптечный запах, царивший в больничной палате, таинственным образом гармонировал с его разочарованием и сухостью. Шаван неприметно поглядывал на часы. Наконец он подал знак Людовику и снова надел пальто. В коридоре они поискали лифт.
– Я позабочусь о ней в твое отсутствие, – заверил Людовик.
Они спустились, молчаливые, рассеянные. Во дворе больницы Шаван остановил дядю.
– Думаешь, она оклемается? Только честно.
– Почем знать, – ответил Людовик. – Но если ей предстоит оставаться в таком состоянии месяцами, лучше уж пускай помрет. Ты обратно домой?
3
Жозеф Ньепс (1765–1833) – французский изобретатель, родился в Шалон-сюр-Сон, один из создателей фотографии.