«В конце концов, – сказал он себе, – у меня полное право выступать под вымышленным именем, как и сама Люсьена». Шавану было даже скорее приятно влезть в шкуру другого. «Бывший жених Лейлы». Один из возможных вариантов начала жалкого приключения, каким был его брак.
Квартал Фроншо как бы вклинился между площадью Пигаль и улицей Виктора Массе – кварталом ночных клубов и подозрительных баров, посещаемых проститутками и извращенцами, – эдакий оазис буржуазной респектабельности и комфорта. Шаван позвонил, дверь открыла горничная. Она провела визитера в вестибюль, украшенный картинами, изображавшими песчаные отмели, рыбацкие баркасы, горные водопады. Люсьена приходила сюда, мелькнуло в голове Шавана. Студия художника должна находиться где-нибудь позади дома или под крышей. И как только сподобилась она познакомиться с Борелли? Где могла с ним встретиться? Кто их познакомил?
Горничная пришла за ним и повела в гостиную, где его ожидала дама неопределенного возраста, которая держала на коленях белого пуделя, подстриженного, как на том рисунке углем. Собака спрыгнула на ковер и пронзительно залаяла.
– Сюда, Мушка, – сказала мадам Борелли. – Извините меня, мсье… Я передвигаюсь с трудом… артроз, понимаете. Присаживайтесь.
Она была одета в черное, без драгоценностей, как новоиспеченная вдова. Придя в смущение, Шаван поведал вдове заготовленную историю. Та слушала с большим вниманием.
– Да, – изрекла она. – Припоминаю эту особу… Мой муж под конец жизни пристрастился рисовать молоденьких женщин.
Она воздела глаза к полотну на мольберте, стоящем справа от нее.
– Это он? – спросил Шаван.
– Да. Превосходный автопортрет. Он уже заканчивал его, но тут сердечный приступ, который и унес его в могилу.
Одновременно они взглянули на портрет усопшего, выглядевшего весьма представительно со своей окладистой бородой а-ля Франциск I и красной ленточкой Почетного легиона.
– Он был таким талантливым, – заговорила она вновь. – Это проявлялось во всем.
Минуту она помолчала, задумавшись. Пудель забрался к ней на колени, и она нежно почесывала его за ухом.
– Не нужно жалеть о том, что вы не женились на этой девушке, – вымолвила она наконец. – Когда соглашаются позировать художникам…
Она не договорила, но смысл фразы был предельно ясен.
– Думаете, Лейла… – прошептал Шаван.
– О, я ничего против нее не имею. К тому же теперь уже все равно!
– Я надеялся, может, у вашего мужа остались наброски. Говорят, художники делают несколько эскизов, прежде чем приступить к портрету.
Смех ее прозвучал несколько горько.
– Да, у него осталось много зарисовок… особенно обнаженной натуры. Я их сожгла. Не хотелось, чтобы они лезли на глаза.
Наверное, она нечаянно ущипнула собаку, потому что та взвизгнула. Шаван поднялся. Она удержала его движением руки.
– Подождите… Я так одинока теперь. Расскажите, как вам жилось в Африке? Должно быть, нелегко.
– Да… довольно трудно, – на ходу сочинял Шаван.
– А чем вы там, собственно говоря, занимались?
– Как вам объяснить… Рубил деревья.
– И вам нравилось это занятие?
– Да, поначалу. А потом, когда я скопил немного денег, меня потянуло обратно, домой.
– Она писала вам… эта особа?
– Не часто… А сейчас я просто не знаю, каким путем ее разыскать… Но вот мне пришла мысль: а как поступал господин Борелли, когда она была ему нужна?
Вдова грустно улыбнулась.
– Муж звонил ей. Я знаю это, поскольку со мной он не церемонился и звонил в моем присутствии… одной, другой… У нас с ним были приятельские отношения, как это принято называть.
Ее голос осел, и она передернула плечами.
– Все эти телефонные номера я в конце концов запомнила наизусть – моя память всегда его удивляла. Могу вам подсказать, раз вам это так важно… Лейла… шестьсот двадцать два-ноль семь-семьдесят шесть…