Шаван не знал, что произойдет тогда, но чувствовал, что готов пойти на самые крайние меры. Возможно, таким же психом, о котором однажды упомянула в разговоре Доминик, окажется он сам!
После несчастного случая, произошедшего с Люсьеной, события переплелись настолько туго, что он оказался в путах, которые уже ничто не могло ослабить. У него не оставалось в запасе больше ничего, кроме возможности присутствовать при далеко не смешном зрелище собственного падения. Слово это не было слишком сильным. Он и в самом деле катился по наклонной плоскости. Все, что он делал, выглядело смехотворно. Прежде он являлся своего рода интендантом, отвечавшим за питание пассажиров. Теперь же вел себя как черт знает кто. Впрочем, его команда о чем-то догадывалась. К нему относились по-прежнему с доверием, но он знал, что за спиной о нем судачат. К счастью, вагон-ресторан далеко не пустовал – ряды клиентов пополняли отпускники-лыжники, делегаты конгрессов, организуемых на Лазурном Берегу. Шаван по уши уходил в работу, с дежурной улыбкой на устах. Скоро Париж! В квартире нужно навести чистоту. Время от времени он кое-как убирался, на скорую руку простирывал свое белье, форменные куртки и бежал увидеться с Доминик.
– Ты начинаешь меня утомлять, – однажды вечером сказала она.
– А тебе не хочется, чтобы я остался?
– Представь себе, нет. У меня одно желание – побыть у себя дома одной.
– Тебе со мной скучно?
– Наконец-то дошло. Мне с тобой тоска зеленая, и нечего изображать страдальца. Мы добрые приятели, верно? Вот и радуйся. Какого еще рожна тебе надо?
И вдруг она взорвалась.
– Так я и знала, что этот момент настанет. Неужели ты не способен зарубить себе на носу, что я вольная птица? Все! Проваливай. Придешь завтра.
– Не перегибай палку.
– Что ты сказал? Не перегибай палку? Честное слово, ты возомнил себя моим мужем.
Она направилась к входной двери.
– Доминик!
– Доминик не существует. Обратись к Лейле. В конце концов, это твоя проблема.
Он взял шляпу, но остановился на пороге.
– Ты меня прогоняешь?
– Да нет же, глупыш. Я только прошу тебя – позволь мне свободно дышать. Неужели тебе не понятно?
– А можно мне прийти опять?
– Вот зануда!
Доминик вытолкала Шавана за дверь. Он побрел под дождем к Триумфальной арке, как пришибленный от горя и возмущения. По дороге он зашел в кафе позвонить Людовику.
– Извини меня, крестный. Мне бы следовало позвонить тебе раньше, но поезд сильно запоздал. У тебя есть новости?
– Есть. Им потребовалась палата, которую занимает Люсьена. Нам необходимо принять решение. Для меня самое приемлемое то, какое я тебе предлагал раньше. Врач тоже считает, что это лучший выход из положения. Они испробовали все. Так что теперь колебаться не приходится. Не бери в голову. Я с тобой.
– Спасибо, крестный. Но эта кома – чем она рискует обернуться?
– Кто знает?.. По словам Мари Анж, мозг Люсьены умер. Ты же знаешь ее, Мари Анж? Она не утруждает себя и говорит без обиняков. Не смог бы ты подыскать нам преданную служанку? Поспрашивай у соседних лавочников… А я займусь поисками медсестры, точнее, двух – ведь нам потребуется еще и ночная сиделка. Это станет нам недешево, но что прикажешь делать?.. На несколько недель или месяцев – тут колебаться не приходится. Люсьена обречена, мой бедный малыш. И видишь ли, я бы желал, чтобы она поскорей отмучилась. Так будет лучше и для нее, и для нас.
Зажатый в узкой будке, Шаван с потерянным видом смотрел на фломастерные надписи вокруг телефонного аппарата. Если Люсьену перевезут из больницы домой, он утратит свободу уходить и приходить, когда ему заблагорассудится. Людовик станет задавать вопросы. Прости-прощай, Доминик.
– И когда же мы должны ее перевезти? – спросил он.
– Как можно скорее.
– А точнее?
– В конце этой недели.
– Нельзя ли немножко повременить? Этот уикэнд – мое дежурство в «Мистрале».
– Если ты согласен, тебе ни о чем не придется беспокоиться. Решай!
Люсьена дома – это равносильно тому, что их дом превращается в больницу. Медицинская сестра постоянно путается под ногами! Не говоря уже о Людовике. Даже не поговоришь по телефону без уверенности, что тебя не услышат. «Да что я им такого сделал, боже правый!» – думал Шаван.