– Ах вот оно что!
– Простите?
– Ничего, ничего! Видите ли, я задаюсь вопросом: почему ее привлекали именно игрушки? Если она искала хорошего помещения капитала, то могла обратиться, например, к недвижимости. Так почему же игрушки?
– Я знаю ответ, – сказал Деаене. – Она говорила со мной не таясь. Могу ли я быть с вами откровенным?
– Ну разумеется.
– Она – женщина, которой жизнь не дарила подарков, и в то же время девчушка, детство которой все еще не закончилось. По крайней мере, как я понял из ее признаний.
– А я, честно говоря, не очень хорошо понимаю. В детстве она пережила драму, но…
– Она рассказывала мне. Эта драма наложила на нее ужасный отпечаток. В том-то и дело! В ней что-то сломалось… Как бы застопорилось, так и не найдя себе выхода. Я нередко ощущал это, беседуя с ней. Я не врач-психолог, но думается, не ошибаюсь. И вот вам доказательство: как-то раз она сказала мне, что никогда не хотела иметь ребенка, что давать жизнь – преступление.
– Так она вам сказала? – задумчиво пробормотал Шаван.
– Да, но в то же самое время игрушки притягивают ее как магнитом. Любопытное явление: с одной стороны, ее воспринимаешь как очень старую, все пережившую женщину, а с другой, я видел, как она хлопала в ладоши, глядя на зайчика, играющего на барабане. Я удивляю вас?.. А между тем вы должны бы ее немножко знать.
– Совсем немножко!
– Она никогда не посвящала вас в свои планы? Ведь она не переставала строить планы.
– Я много езжу…
– Ах вот оно что! Видно, поэтому она и не говорила мне про вас…
– Какие планы?
– Так вот. Ее мечта – заиметь магазин игрушек. У меня даже было для нее кое-что на примете, в Антверпене. Да. Она говорила, что ее ничто не удерживает во Франции.
– Скажите на милость! – изрек Шаван, задетый за живое.
– О! Но это вовсе не значит, что она предприняла бы дальнейшие шаги. Словом, мне об этом ничего не известно. У нее никогда не знаешь, где правда, где ложь. Она не живет, а витает в облаках. Во всем, за исключением денежных вопросов. Вот тут, клянусь вам, она прочно стоит на земле.
– Она скупая? – спросил Шаван.
Деаене стряхнул мизинцем столбик пепла с сигары в пепельницу.
– Скупая? Нет, тут дело посложнее. По-моему, она всегда стремилась быть обеспеченной. Для нее деньги сродни защитному кокону, теплу. Она тянет на себя деньги, как другой, кому холодно, тянет на себя одеяло. Вам понятно?
– Да, до меня начинает доходить.
– По-моему, правда заключается в том, что она жила в вечном страхе. Этот страх никогда ее не отпускал… Не обычный страх… а страх, который она носит в чреве как живой эмбрион.
– Да замолчите же, – не выдержал Шаван. – Можно подумать, что вы ее любите.
– Это правда, – подтвердил Деаене. – Она того заслуживает. И она так одинока.
Он разразился смехом, от которого лицо залилось краской.
– Главное, не вздумайте вообразить себе что-либо такое-эдакое… Я женат… У меня детки. А Лейла…
Он подыскивал слово, уточняющее его мысль, и заключил свою фразу, внезапно перейдя на серьезный тон:
– Лейла – это Лейла! И ее спасут, правда ведь?
– Весьма сомневаюсь, – сухо ответил Шаван.
– Какой ужас! Молодая женщина – такая привлекательная… и такая хорошенькая. Как же мне больно это слышать. Я возвращаюсь домой послезавтра… Вы позволите вам позвонить и узнать последние новости?
– Я и сам уезжаю, – холодно выдавил из себя Шаван.
Деаене раздавил сигару и встал.
– Если с ней что-либо стрясется, хотя я и уповаю на лучшее, возникнут проблемы. Она не распространялась о родственниках. У нее не было нотариуса. Она полностью доверяла мне и правильно делала. А что будет теперь?
– В случае ее смерти, – сказал Шаван, – я дам вам знать. Ваш адрес у меня есть.
После ухода Деаене Шаван долго не покидал гостиную и, опустив голову, кружил вокруг стола. Он раскладывал по полочкам элементы проблемы, и мало-помалу подлинная Люсьена обретала форму; от того, что он открывал для себя, его сердце сжималось. Люсьена не переставала убегать не только от него – он для нее ничегошеньки не значил, – но и от чего-то смутного и мучительного, что плохо поддавалось определению, она жила как загнанный зверек в поисках утраченной норы. Толстяк Деаене разобрался в ней. Она говорила, что ее ничто не удерживает во Франции. Эта фраза мучила его, как если бы в него всадили нож. Но, по правде говоря, ее ничто уже не удерживало нигде. И быть может, в конце концов она решила отпустить баранку и ее, как сомнамбулу, притянула пустота. Он так и не узнает правду. И никогда больше не перестанет доискиваться, блуждать по ее следу. Движимый внезапной потребностью увидеть Люсьену, Шаван поспешил домой, словно в страхе, что не успеет застать ее в живых. Но она была тут, вытянувшаяся на спине в той же позе, в какой он оставил ее. Медсестра вязала. Слышался только легкий перестук металлических спиц, и ее губы шевелились, подсчитывая петли.