Я видела, как они восприняли гибель Кэти. И знала, что для них это был единственный способ пережить такое горе. Они продолжили жить обычной жизнью. Не скорбели и не горевали открыто, вместо этого мама и папа спрятались, похоронили дочь и стерли ее из памяти. Это не было похоже на то, как себя вели нормальные люди по отношению к тем, кого они должны были любить. Даже если они остались лишь воспоминанием.
Когда я постучала, из-за двери раздался голос мамы:
― Тед, держи!
Я услышала, как что-то упало и разбилось, после чего последовал поток проклятий, а затем дверь открылась. Раздражение моей матери переросло в шок.
― Тед! ― закричала она, будто крик мог защитить ее от дочери, которая не умерла и которая исчезнет навсегда как хорошая маленькая девочка.
В дверном проеме позади мамы показался мой отец.
― Донна, что случилось?
Его лицо побледнело, когда он увидел мой болезненный вид, будто я только что вылезла из могилы.
Мне хотелось сказать ему, что они проделали отличную работу, похоронив того, кто не был мертв на самом деле, но в этом был виноват не только мой отец. Он просто всегда соглашался со всем, что говорила делать моя мать.
Я наконец-то снова обрела голос:
― Мам...
― Ты не настоящая, ― сказала она.
Это не было произнесено так, как сказал бы человек, который действительно скучал по своей дочери и был в восторге, что она вернулась домой. Это прозвучало так, будто своим появлением на ее пороге, я испортила ей всю программу двенадцати шагов по отрицанию того, что я когда-либо существовала. Таким принципом руководствовался клан Варгас.
Возможно, мне следовало пойти в другое место. Но это была извращенная месть, и я не хотела подвергать этой нездоровой сцене кого-то, кто этого не заслуживал.
― Я настоящая, мам.
― Но мы тебя похоронили. Тебя закопали в землю.
Мой отец стоял позади моей мамы, положив руки ей на плечи и успокаивая ее, будто он хоть что-то контролировал в этом доме.
― Нет, ты похоронила не меня. Ты не подумала, что, возможно, я не умерла, или это доставило бы тебе неудобства?
Я понимала, что они, должно быть, страдали, пока думали, что потеряли меня. Бессонные ночи, страх за мою безопасность. Но это не отменяло того факта, что они похоронили меня, чтобы облегчить себе жизнь, чтобы иметь возможность жить дальше, в то время, как я была лишена такой роскоши.
А потом начались слезы. Не мои. Я была уверена, что у меня их не осталось. Я израсходовала свой запас на всю жизнь, и с этого момента все мои слезы будут превращаться в слова, а не в соленую воду. Так что нет, это рыдала моя мать. Я ранила ее чувства.
― Как ты могла сказать мне такую мерзость? Мы жутко волновались. Где ты была? Что с тобой произошло?
Наступило время обвинить во всем меня. А ведь меня даже не пригласили войти в дом. Я все еще стояла на крыльце рядом с гигантским пластмассовым фонарем злобно ухмыляющейся тыквы. Мне не позволили заговорить подоспевшие попрошайки.
― Кошелек или жизнь! ― хором прокричали они и вытянули вперед свои мешки для угощений, как профессиональные нищие.
Одна из девочек была одета в костюм ведьмы. Часть ее зеленого грима уже размазалась по лицу, а бородавка на носу собиралась вот-вот отвалиться.
Вместо того чтобы раздать детям конфеты и отправить их дальше, мама схватила меня за руку и втащила в дом. Она захлопнула дверь и повернулась ко мне.
В своем розовом халате и тапках, мама выглядела нелепо, но Хэллоуин это единственный день в году, когда ей сходило с рук то, что она была неряхой. Она так крепко сжимала в руках миску, что я подумала, будто та вот-вот лопнет, и все конфеты полетят на пол как сосновые шишки. Ее руки побелели от напряжения, и цвет лица им соответствовал. Но все же... она была сердита, а не напугана.
― Где ты пропадала? ― она спросила так, будто я сбежала или что-то в этом роде.
Как будто я исчезла на несколько месяцев, не сказав ни слова, а потом вернусь в таком виде, только лишь для того, чтобы позлить ее.
Я открыла рот, а затем опять его закрыла. Теперь, когда я вернулась, все захотят узнать ответ на этот вопрос. Полиция попросит меня сделать заявление перед СМИ для всех моих друзей и родных. Они убеждены, что имеют право знать правду. Я исчезла, перевернув их жизни с ног на голову, и теперь я обязана рассказать им, по крайней мере, хоть что-то. Хотя бы самую маленькую частичку правды, которая станет новостью недели.
Но я не могла заставить себя это сделать. Вынужденно рассказывать о том, что произошло, было похоже на изнасилование ― еще одно посягательство и еще один выбор, который будет сделан против моей воли. Я жертвовала каждый дюйм своего тела и души одному человеку на протяжении нескольких месяцев, пока принуждение не стало добровольным. Я не желала проходить через это снова, пусть и в другой форме.