И я протянула ему самую большую, главную из всех записок. Аккуратно переписав ее, Профессор прицепил на себя новый листок и, прежде чем отвести от него глаза, тихонько повторил для себя:
— «Моей памяти хватает только на 80 минут…»
5
Не знаю, как это связано с математическим даром, но и помимо него у Профессора было полно чудесных талантов. Например, он умел произносить любые фразы задом наперед. А обнаружилось это совершенно случайно, когда Коренёк пыхтел над палиндромом, сочинить который ему задали по родной речи.
— Ну еще бы! — недовольно бурчал он. — Если тупо читать все шиворот-навыворот, всякий смысл пропадет… Ну упала какая-то роза на лапу Азора, и что? О чем это? Это полная бредятина! Правда же, Профессор?
— Анитядерб яанлоп! — тут же кивнул Профессор.
— Ч-что вы сказали, Профессор? — не понял мальчик.
— Россефорп, илазакс ыв отч? — прозвучало в ответ.
— Да что это с вами?
— Имавс отэ отч ад?!
— Ма-ам! — заволновался Коренёк. — Кажется, у Профессора съезжает крыша!
— Ты абсолютно прав! — отозвался Профессор невозмутимо. — Ведь она съезжает у каждого, кто выворачивает слова наизнанку…
Я спросила, как ему это удается, но он и сам не знал. Специально никогда не тренировался. И даже о том не задумывался. Признался, что это получается у него само, по наитию. Но наитие это он вовсе не считает чем-то особенным и всю жизнь был убежден, что так, наверно, умеют все.
— Да вы что?! — рассмеялась я. — Лично я даже из трех букв ни словечка наизнанку не выверну![17] А вас нужно в Книгу Гиннесса заносить. Или показывать в каком-нибудь телешоу!
— Уошелет дубин-мокак?!
Перспектива быть показанным в телевизоре Профессора не обрадовала, а когда он волновался, его чудо-способность лишь обострялась. Впрочем, одно я поняла наверняка: чтобы произнести фразу наоборот, ему не нужно было сначала прописывать ее в голове, а потом читать. Дело было в звучании самих слов — в их музыкальном ритме, который мгновенно переворачивался сам. И дальше Профессору оставалось только превратить эти звуки в голос.
— Это как… решение задач в математике, — пояснил Профессор. — Решение вовсе не вспыхивает в голове в виде ясной, законченной формулы. Нет! Оно стекается с разных сторон, сливается во что-то смутное и лишь затем становится четче… Вот и здесь, наверно, так же.
— А давайте еще попробуем?! — воскликнул Коренёк, позабыв о домашке. Чудесная способность Профессора взбудоражила его не на шутку. — Ну, например… «Тигры Хансина»?
— Ыргит аниснах.
— «Радиогимнастика»?
— Акитсанмигоидар…
— «Сегодня на ужин курица»?
— Ацирук нижу ан яндовес!
— «Дружественные числа»?
— Алсич еынневтсежурд!
— «Я нарисовал броненосца в зоопарке»?
— Екрапооз в ацсоненорб лавосиран ай!
— Ютака Энацу?
— Уцанэ Акатуй!
— Ну во-от… Будто уцененный какой-то!
Один за другим, мы с Кореньком забрасывали Профессора примерами все длиннее и заковыристей. Сперва Коренёк пытался записывать за ним и проверять, да тут же и бросил: к фокусам Профессора было не подкопаться. Вскоре мы уже просто вываливали на него все, что в голову взбредет, и он, ни секунды не медля, возвращал нам все те же звуки в обратном порядке.
— Кру-уто… Нет! Даже слишком круто, Профессор! — воскликнул пораженный Коренёк. — Вы должны выступать на публике. Вам есть чем гордиться! Почему вы так долго скрывали свой дар? У вас какой-то хитрый план?
— Гордиться? — удивился Профессор. — Не смеши меня, Коренёк! Да чем же тут можно гордиться? Тем, что Ютака Энацу теперь — Уцанэ Акатуй?
— Как это — чем гордиться? Вы можете удивлять людей! Все будут радоваться, ждать с вами встречи…
Профессор смущенно уставился в пол.
— Спасибо… — вымолвил он еле слышно. И положил ладонь на макушку Коренька, будто специально вылепленную так, чтоб на ней было уютно покоиться чьей-то ладони.
— От такого навыка никому ни малейшей пользы! Ты — единственный, кто меня за него похвалил. И этим я очень сильно горжусь!
В итоге палиндром, сочиненный Профессором для домашки, гласил:
«А чаду рад лес, и чисел дар — удача!»
Еще один талант Профессора заключался в том, что он умел находить в небе первую звезду. Наверно, на всей Земле не нашлось бы человека, способного еще быстрее отыскивать первые звезды на полуденных небосводах.
— О! — воскликнул он однажды после обеда, вглядываясь из своего кресла-качалки в залитую солнцем синеву за окном. Решив, что он говорит сам с собой, я ничего не ответила. Но он снова вскрикнул и указал нетвердой рукой в небеса:
17
Поскольку у японцев азбука фонетико-слоговая, их «трехбуквенные» слова могут звучать довольно длинно и на письме требовать до девяти, а то и больше знаков западной транслитерации.