— Простите, что отвлекаю… — сказала я.
Спина не пошевелилась. Может, он плохо слышит? Или носит затычки в ушах? Я подошла чуть ближе.
— Что бы вы хотели на обед? Может, подскажете, что вы любите, а что не едите вообще? Буду очень благодарна… Нет ли на что-нибудь аллергии?
В кабинете пахло бумагой. Воздух был такой спертый, будто здесь не проветривали вообще никогда. Половину окна закрывал стеллаж — полки до отказа набиты книгами. Одну из стен подпирала кровать с прохудившимся до дыр матрасом. На столе белела раскрытая записная книжка. Никакого компьютера у Профессора не было, и даже в руках — ни ручки, ни карандаша. Он просто сидел, упираясь взглядом в точку перед собой.
— Если нет пожеланий, я приготовлю что-нибудь простое, хорошо? Не стесняйтесь, говорите о чем угодно…
Мой взгляд невольно побежал по приколотым к его костюму запискам.
«Провал аналитического метода…», «Тринадцатая проблема Гильберта…», «График эллиптической функции…». Среди всех этих непостижимых знаков и формул, впрочем, обнаружилась только одна записка, понять которую с начала и до конца смогла даже я. И записку эту, судя по ее пятнам, загнутым уголкам и насквозь проржавевшей скрепке, Профессор прицепил к себе уже очень давно — многие месяцы, а то и годы тому назад.
«Моей памяти хватает только на 80 минут», — сообщала она.
И тут Профессор взорвался.
— Да не о чем мне с тобой говорить!! — заорал он внезапно, разворачиваясь ко мне. — Прямо сейчас я ду-ма-ю! Это ты понимаешь?! Мешать мне думать — это все равно что душить меня полотенцем! Или ты вообще не способна понять, что вламываться к человеку в такие интимные минуты еще оскорбительней, чем подглядывать за ним в туалете?!
Охнув, я тут же рассыпалась в извинениях, которых он, впрочем, уже не слышал, ибо унесся обратно в свою математику, глядя в неведомую точку перед собой.
В первый же день, еще и поработать-то не успела, а на меня уже наорали? Похоже, гореть мне десятой звездочкой на клиентской карте Профессора, перепугалась я. И в разыгравшемся воображении выжгла, будто каленым железом:
Не беспокоить, когда он думает.
К сожалению, думал Профессор буквально с утра до вечера. Когда выходил наконец-то из кабинета и усаживался обедать, когда полоскал горло в ванной, даже когда устраивал разминку с какими-то диковинными упражнениями, — все это время он думал, не переставая. Еду, что я расставляла перед ним, он отправлял в рот механическими движениями и глотал, почти не жуя, а закончив трапезу, тут же вскакивал и рассеянно, на полусогнутых убегал к себе в кабинет. Я долго не могла понять, где корзина для белья и как пользоваться водонагревателем, но спросить его все же не осмеливалась. Затаившись как мышка, я старалась почти не дышать в стенах дома, который не хотел принимать меня, и все ждала, когда же Профессор хоть ненадолго отвлечется от своих мыслей.
Прошло ровно две недели. В пятницу к шести вечера Профессор, как обычно, вышел из кабинета поужинать. Заметив, что ест он почти бессознательно, я решила не давать ему ничего с костями или скорлупой, а только то, что можно зачерпывать ложкой сразу с белком и овощами, и на ужин потушила мясо с овощами.
Возможно, из-за того, что рано осиротел, Профессор совершенно не умел вести себя за столом. Ел он молча, без единого словечка благодарности, с каждой ложкой обляпывался, утирался, а то и чистил уши скатанной в трубочку грязной салфеткой. На стряпню не жаловался, но и общаться со мной, все это время стоявшей рядом, явно не собирался.
И тут я заметила на его левой манжете совсем свежую записку, которой там не было еще вчера. Каждый раз, когда он ложкой зачерпывал еду, эта несчастная бумажка так и грозила сорваться с манжеты и утонуть в тарелке.
«Новая домработница!» — мелким и торопливым почерком сообщала она. А под буквами красовалось нечто вроде карикатуры. Короткая стрижка, пухлые щеки, родинка под нижней губой, — несмотря на детскую примитивность этого «портрета», я сразу поняла, что рисовали меня.
И пока профессор хлюпал своей тушенкой, я представляла себе: значит, еще вчера, сразу после моего ухода, он в дикой спешке — только бы не забыть! — выводил эти буквы и даже рисовал портретик, прервав драгоценные размышления… ради меня?
Чуть воспрянув духом, я тут же утратила бдительность.
— Может, положить вам еще? Добавки много, ешьте сколько хотите… — опрометчиво ляпнула я. Вместо ответа до меня донесся рокот отрыжки. Даже не взглянув в мою сторону, Профессор скрылся в своем кабинете, и на донышке его тарелки осталась лишь кучка моркови.