– Тогда я распоряжусь готовить покои здесь, в столице, – она подошла ближе к огню, чуть хмуря брови, – людей… людям нужно выделить место богатое, но тёплое. Только обид и недомолвок нам в это время не хватало.
– Так вы настроены выслушать потенциальных союзников? – он просто не мог не спросить, слишком многое от этого зависело.
– Да. Не в наших интересах вести затратную войну. Тем более во время начала переезда.
– Ты всё же решила, что переезжать нужно? Но сейчас не самое подходящее время, Ратмур.
Государыня молчала, глядя на языки пламени.
– Напротив. Сколько будут работать архитекторы, ты думал? Несколько лет он может длиться переезд, необходимо начать. Тем более сейчас, когда наши герои возвращаются с первой победой. Я знаю, Мидарг, почему ты пришёл именно сейчас. Мы ещё поговорим с тобой об этом, но позже. Мне нужно поприветствовать супруга, он первый вернулся сегодня с этой замечательной новостью. Поэт, я позабочусь о ваших комнатах. А теперь – идите.
Удивительная прозорливость и умение планировать – этого было не отнять у этой женщины. Феоллин и Мидарг вышли в белый свет столицы, один в настроении полного удовлетворения и полный хороших предчувствий, но другой… Гном весь согнулся, ссутулился, глядя себе под ноги и беспрестанно что-то бормоча. Быть может, поэт и мог бы найти те нужные слова, что могли бы его приободрить, но говорил гном на своём языке, и понять что-либо не представляло возможности.
Они не успели углубиться в залы, когда их потревожил порученец государыни. Гном пригласил поэта в верхние покои, в жилую часть столицы, когда как старика просил прийти, ни много, ни мало, во дворец. Феоллин дворца ещё не видел, но когда любезный гном повёл его в комнаты, в которых предстояло гостить эльфам во время переговоров и советов, только тогда он понял, что ужасно устал. Он ещё не спал в горе, ему было совсем не до сна. Но он устал, голос его растерял силу, руки отяжелели, ноги более не подчинялись ему. И в покоях светлых и исписанных знаками, он лёг на кровать и заснул. Сердце почти остановилось, его покрывалом накрыла смерть, та самая, что не давала пробудиться Первым. Тот же сон заставил его застыть, словно не воздух был вокруг него и нежные простыни касались рук и плеч, а лёд.
Улыбка-весна другого существа тронула его лоб. Задержалась на веках, коснулась не тревожимой дыханием груди. Приглушённый смех подглядывающего гостя превратил лёд в воду. Феоллин пробудился, но глаз не открыл, только будто во сне чуть повернул голову на бок, на звук. Лёгкие шажки по камню комнаты, всё ближе к кровати, полный любопытства взгляд ощущался как тёплая ладонь. Эльф приоткрыл глаз, чтобы увидеть оглядывающуюся на дверь фигурку гномёныша в тёмных одеждах, но сразу снова прикрыл влажную синеву взгляда ресницами. Он хотел, чтобы незваный гость подошёл ещё ближе. Гномёныш чему-то хихикнул, совсем тихонько, а потом пискнул, потому что поэт открыл глаза.
Перед ним замерла девочка, тёмненькая, кудрявенькая. Её бархатное платье было украшено сияющими камнями, сверкало металлическими нитями.
– Ах! Ты не спал? Ты не сердишься? – спросила девочка, разглядывая его. – Кажется, не сердишься. Я слышала, ты добрый. Прости, мне очень хотелось на тебя посмотреть. Ты не такой, как все, кого я раньше видела.
Феоллин поднялся на кровати. Непрошенная улыбка тронула его губы, очень уж искренним вышло признание ребёнка.
– Я не сержусь. Я Феоллин, эльф.
– Желаю тебе снисхождения добрых духов, Феоллин, – девочка заулыбалась, показывая свои двойные клычки, но тут же спохватилась. – Только не говори маме! Она рассердится, если узнает, что я побеспокоила тебя. Но я ничего не трогала, вообще ничего! Только зашла посмотреть!
– Хорошо, не скажу. Но как зовут твою родительницу? Я должен знать, чтобы, встретившись с ней, умолчать о случившемся.
– Ты с ней уже встречался, я знаю. Моя мама – наша великая гордость, прекрасная Ратмур.
Это не поразило бы его так, если бы ребёнок перед ним был более спокоен и менее весел. Но девочка не могла удержать смешинки в глазах, и её щёчки сквозь тёмную кожу вспыхивали ярким румянцем. Определённо, эта озорница совсем не походила на свою мать, строгую, величественную.
– Значит, – он опустил голову в поклоне, – я имею честь приветствовать наследницу престола?
– Ты ошибся, эльф Феоллин. Мой старший брат, Дангри, наследует престол. Но это не так важно, я всё равно остаюсь младшей дочерью государыни и государя, их звездой и великой ценностью. Я Диерга, Феоллин. Так ко мне и обращайся.
Она говорила так деловито и важно, задирая к верху носик, что её можно было счесть ребёнком тщеславным, но Феоллин уже понял, что каждый маленький гном этой страны в чём-то божество, маленькое и слабое, но любимое. Так почему Диерга должна была стать исключением?