– Это тот же самый гном, который выставил казнённых у ворот в Вишесп, да?
Старик опустил голову так низко, что могло показаться, что ему было стыдно. Или страшно. Он не знал, куда деть огрубевшие тёмные руки, то и дело натягивал сильнее рукава одежды или вовсе кутался в плащ.
– Вы правы, Феоллин. Тот же самый.
Он поднял глаза, в которых эльф с увидел слёзы. В одно мгновение внутри поэта что-то содрогнулось от жалости к этому умному и дружелюбному бородачу.
– Вас это расстраивает… Я понимаю, давайте быстрее уйдём отсюда.
– Меня это не просто расстраивает. Не надо обо мне беспокоиться. Что и говорить, если наказание заслужено... и если власть в твоих руках, как иначе донести… Стоит ли, право слово, удивляться, – гном оттёр глаза и снова посмотрел вверх. – Мне горько. Горько от того, что это сотворил тот самый ребёнок, которого я когда-то сам привёл за руку сюда. Верите или нет, это было самое замкнутое и тихое создание, какое я только встречал в своей жизни…
– Вы… простите мне, Мидарг, но зачем вы прибыли сюда?
– Догадываетесь? Я пришёл, потому как знал, что это дитя может быть олицетворением безжалостной расправы. Я знал это, знал ещё тогда, когда специальный отряд не был сформирован. Теперь я надеюсь, что старец может воззвать к душе воина. Я не хочу, чтобы война и кровь заглушили тягу к доброте. И я не могу не винить себя в произошедшем.
И гном снова низко опустил голову. Феоллин не знал, чем можно его приободрить, как можно выразить поддержку, поэтому решился только сжать дружественно его плечо.
– Вы не можете винить себя. Что вы могли сделать?
– О нет, я мог. Мог. Мог не становиться опекуном, мог отдать ребёнка тем, кто хотел быть родителем и воспитателем. Но это долгая история. Вы правда хотите её услышать? Она лишена красоты, в ней нет сказки и очарования волшебства.
– Расскажите мне.
И Мидарг рассказал. Он родился и жил в таких глубинах, в которых никто и не знал о цветах мира поверхности. Только вечная лава – она была и солнцем, и луной, и звёздами. Но что-то заставило её подняться, подземная огненная река вышла из берегов, что было тогда равносильно потопу. Гномы были вынуждены оставить свои дома и подняться выше.
– Помните, я говорил вам, что был рабом? Да, тогда я им и стал. Наши рабы служат только одному хозяину, нашему государству. Как хозяин прилежный и добрый, наша держава даёт нам пищу и кров, раздаривая свои блага. И поэтому мы работаем там, где это более всего необходимо и столько, сколько нужно, чтобы вернуть долг. Это не унизительно звание, нет, это почти формальность. Когда долг выплачен, а ты можешь позволить себе найти работу и свой собственный кров, ты получаешь и свободу. Я был рабом, и привёл с собой ребёнка погибшей гномки… не смогла она, бедная, без вреда для себя породить этого сильного и могучего гномёныша. А я отчего-то так привязался, что… В общем, тогда детей временных рабов, нас, беженцев, обучали наукам и военному делу. Многие потом пошли именно по этой тропе, когда сами смогли выбирать себе занятие. Только правильно ли это, учить убивать с малых лет?
Старый гном ещё раз посмотрел наверх, но тут же зажмурился – солнце ослепило его. Феоллин встал так, чтобы отбрасывать на гнома тень, и ждал продолжения.
– Эта форма… Знаете, почему он висит тут, а не там, перед глазами у людей? Тем более, что это человек и есть… Это форма особого отряда. В плотных рядах, не где-нибудь, завелась крыса. Вот её свои же и раздавили.
– Но это человек… Постойте, в особом отряде состоят и люди?
–Состоят. Но я больше не хочу говорить об этом. На душе тяжело. Дайте мне руку, Феоллин, помогите старику.
Эльф подал руку, и гном тут же опёрся на неё, глубоко вдыхая и выдыхая. Он уже не был молод, и потрясение могло плохо сказаться не здоровье, кем бы ни был потрясённый: эльфом, человеком или гномом. Феоллин помог ему войти в сумрачный зал и потом ни словом, ни действием не напоминал об этом тяжёлом разговоре.
(Зарисовки Феоллина: гномы.)
Глава 3. Лик власть предержащих
Столица была отдельным и совершенно примечательным городом, но не столь крупным, как можно было предположить. А ещё Белая вершина, Сурд Хар, была очень светлой. Высокие окна, пропускающие свет, показывающие всю красоту высоких лесов, укрытых снегами, вершины вокруг опоясывали прекрасную светлую столицу жемчужным ожерельем. Многочисленные внешние лестницы, мостки, веранды и балконы, водопады и хрустально звенящие ручьи, бесчисленные надписи на стенах, невероятное множество надписей… Не стены, но холсты и страницы. Это место внушало покой. Величественное, кажущееся лёгким, чистое, ажурное, всё это безмолвно покоряло пришедшего сюда впервые.