Пришёл полковник, негромко велел Ловчему держать Змея крепче и без лишних слов вколол тому успокоительное. Змей умоляюще бормотал себе под нос “я больше не могу, я не хочу больше”, а через несколько секунд обмяк, и Ловчий с Рином отнесли его в палатку. Тейрис заглянул к ним перед сном. Змей лежал на своей койке, а Ловчий спал рядом, полусидя и прижавшись лбом к его плечу — прикрывал его одеялом, да так и отключился.
На следующий день Змей был в операционной и делал своё дело, как будто ничего не произошло.
Ловчий держался лучше всех, а потом в одну из ночей запустил самогонный аппарат на полную и надрался своим смертельным пойлом так, что уже Змей орал, зовя на помощь, когда Ловчий забился в судорогах и почти перестал дышать.
Как только у него перестали дрожать руки, он вернулся в операционную, и даже полковник не сказал ни слова.
Рин не кричал и не пил — Рин молился. Один раз, ночью, Тейрис видел, как он тихо плакал, уткнувшись лицом в койку у головы только что умершего вскоре после операции пациента. А потом поднял голову, мгновение подержал ладонь на лбу мертвеца, что-то прошептал и твёрдым голосом позвал санитара.
Тейрису казалось, что сам он проводит большую часть времени в каком-то полубреду. Он помогал доставать раненых из повозок, сортировал, оказывал первую помощь, ассистировал в операционной, следил за прооперированными в палатах, носил медикаменты, искал какие-то травы в лесу неподалёку, потому что лекарств не хватало и в ход шло всё. Потом падал и спал, сколько удавалось. Потом просыпался и смотрел свежие сводки. И снова привозили раненых, и он помогал, сортировал, операционная, палаты, бинты, настойки, травы… И Змей был прав — они не заканчивались, они никогда не заканчивались, и они умирали, и все умрут здесь, но надо просто делать своё дело, пока мы все не умрём.
В каждой сводке он искал имена тех, кого ещё не было в предыдущих. И среди них — Лэйра.
Но Лэйр выжил.
Он прошёл весь путь до самого взятия Солнечного Колодца. Он помогал с эвакуацией, налаженной незадолго до того, как Плеть подошла к столице. Видел, как умирали его друзья и учителя у стен города, который никто не был способен спасти, как он не был способен спасти их. Видел, как падали и снова вставали те, кто защищал Леса Вечной Песни, и продолжали свой путь с войском Плети. Видел рыцарей смерти, от одного взгляда которых кровь стыла в жилах. Видел, как под натиском Плети пало всё, что было ему дорого, и был среди первых, кто осознал всю безнадёжность своей борьбы. И всё-таки вместе с другими такими же отчаявшимися дрался за каждый шаг, отделявший Плеть от Колодца, и отступил только когда командир, оставшийся с несколькими добровольцами, прокричал:
— Уходите, это приказ! Всё кончено! Выживите! Это тоже приказ! Жить!
И Лэйр выжил, не потому что хотел, а потому что рядом с ним были те, кому он мог помочь выжить и кто погиб бы без его помощи. Командир прикрыл их отход, а Лэйр довёз всех раненых до госпиталя живыми. Потому что это был приказ.
Они с Тейрисом встретились, когда всё уже было кончено — Луносвет и Солнечный Колодец пали, а принц Артас покинул эти земли, оставив часть своего мёртвого войска опустошать их дальше. Тейрис шёл по лагерю после смены, едва живой, думая только о том, как бы хоть немного поспать, и увидел Лэйра. Он стоял в грязных и помятых доспехах, сняв шлем, со спутанными волосами и размазанной по щеке кровью, и молча смотрел на него. Тейрис сделал пару неуверенных шагов ему навстречу, а потом побежал, и Лэйр раскинул руки и обнял его так крепко, что Тейрис чуть не задохнулся, но он был не против и только сам сильнее прижал Лэйра к себе.
— Ты жив! — сказал он. — Я каждый день…
— Я знаю, — ответил Лэйр, — я тоже. Я так боялся, что ты так и не пришёл в себя.
— Свет всемогущий, как же я счастлив, — выдохнул Тейрис.
Лэйр улыбнулся, а потом вдруг вздрогнул, уткнулся Тейрису в плечо и разрыдался, безудержно и отчаянно, как не рыдал с первого дня войны, словно все слёзы, что он сдерживал всё это время, хлынули наружу. Тейрис прижал его голову к себе и шмыгнул носом, пытаясь удержаться, а потом разревелся тоже. Так они и стояли посреди лагеря, и никто не обращал на них внимания, потому что в этом не было ничего необычного. А потом из операционной вышел Рин, бросился к ним, обнял обоих и тоже разревелся.
Много чего было потом. Всего и не упомнить, а половину и вспоминать не хотелось. Жизнь Тейриса разделилась на то, что было до прихода Плети, и то, что было после него. Как и для всех. А после для многих из них и это стало прошлым, потому что началась третья жизнь — жизнь, казавшаяся теперь бесконечной, той, что была всегда, жизнь, кроме которой никогда не было ничего.
После был Нордскол.
Лэйр потёр согревшиеся ладони, взял у Тейриса из рук кружку с горячим чаем, сдобренным бренди, и сел на прикрытую шкурой койку.
— Интересно, надолго мы здесь? — спросил Тейрис.
— Навсегда, — со вздохом ответил Лэйр.
Тейрис хмыкнул, а Лэйр выпил залпом полкружки, поставил её на стол рядом с печкой, снова вздохнул, упал на койку и закрыл глаза.
— Я серьёзно вообще-то, — весело сказал Тейрис. — Я подумываю о том, чтобы научиться сам вязать носки.
— Я тоже серьёзно, — глухо отозвался Лэйр.
Тейрис осёкся, но через пару секунд Лэйр приоткрыл глаза и слабо улыбнулся.
— Учись, — сказал он уже мягче. — Бесценный навык в этой заднице, заработаешь состояние.
Тейрис с облегчением рассмеялся, а Лэйр снова закрыл глаза и через минуту уже спал.
Это была первая неделя в Нордсколе, а через два месяца Тейрис действительно научился вязать носки. Кривые, косые, из грубой и колючей шерсти, но зато толщиной с валенок — и тепло в них было на морозе аж целых первых часа полтора.
========== Глава 5. Тишина. ==========
Когда Тейрис был маленьким, у него, как у многих детей, был период страха темноты. Бабушка оставляла ему на ночь маленький магический шарик, паривший в воздухе у изголовья кровати и светившийся мягким голубоватым светом. Даже много лет спустя, испытывая страх или тревогу, он часто закрывал глаза и представлял себе этот ночник, свою комнату в родительском доме, обвитое плющом резное окно, деревья за ним, покачивающиеся на слабом ветру, и тёплый голубоватый свет, его медленные размеренные волны, успокаивающие и убаюкивающие. Тогда, совсем маленьким, он думал, что нет ничего страшнее темноты и шума деревьев за окном, который в этой тьме казался враждебным и рождал ожидание чего-то, какого-то неминуемого ужаса, от которого нет спасения.
Страх темноты прошёл довольно быстро — Тейрис был обычным ребёнком из хорошей любящей семьи, и детские страхи приходили к нему и уходили по расписанию, пусть в тот момент, когда они его одолевали, ему и казалось, что нет на свете ничего страшнее.
Потом Тейрис думал, что никогда в жизни ему не будет так страшно, как было после прихода Плети в Луносвет.
В Нордсколе он понял, как ошибался. Если был на свете страх, который сильнее любого живого разума, ужас, который невозможно преодолеть, безнадёжность страшнее той, что испытал его народ, когда Плеть проходила по их землям, то всё это было здесь. На этой заснеженной ледяной земле под серым небом, на этом насте, на котором ты обнаруживал утром следы мёртвых коней и понимал, что несколько часов назад здесь были они. Те, кто воплощал этот ужас, его всадники, рыцари смерти. И страшнее мысли о них и о том, как близко они были, была только мучительная, удушающая мысль: почему они не напали? Сколько времени они стояли в темноте, глядя на огни лагеря? Зачем? Почему? Чего они ждали? Почему они не пришли и не забрали всех? Почему ты всё ещё жив?
А потом они приходили. И ты жалел о той ночи, ты жаждал той ночи, когда они молча стояли в стороне, бесшумные и неподвижные, и только наст с тихим хрустом ломался под белёсыми копытами коней, и руны тускло мерцали на их мечах и доспехах, когда они уходили обратно во тьму. Пока их не было, ты изводил себя мыслью о том, что лучше встретить их в бою, лицом к лицу, а не ждать, ощущая, как кровь стынет в жилах от неизвестности. А потом они приходили — и ты молил Свет о том, чтобы больше никогда не увидеть их.