«Но я инженер вроде бы», — в отличие от него я не умел подхватывать вожжи на лету.
«Именно вроде бы, — едва заметно улыбнулся он. — Пусть вас не смущает мое предложение. Поработаете три-четыре месяца, — в тоне его зазвучали отеческие нотки, и я догадался, что с техниками у него неважно, — освоитесь, втянетесь в работу, и все станет на свои места. Обещаю вам. Производство наше расширяется, перспективы для роста — прекрасные, — он начал тормошить дремлющее мое честолюбие, — старший инженер, руководитель группы, ведущий конструктор… Все будет зависеть только от вас».
Вместе с вожжами он держал в руках уже и меня самого, и, переметнувшись на его сторону, я помогал уговаривать себя: «Три-четыре месяца — пустяк по сравнению с вечностью, которая у тебя впереди», и, обескураженный собственным предательством, я рванулся в отчаянии:
«Учтите, я верю вам! Я вообще доверчивый!»
Он мягко, но решительно придержал меня:
«Как вас зовут?» — спросил.
«Алан», — послушно ответил я.
«А вашего отца?»
«Бесагур».
«Алан Бесагурович, — проговорил он, как бы утверждая меня в должности, и величественно протянул руку: — Заурбек Васильевич».
«Когда выходить на работу?» — спросил я помимо воли.
«Хоть завтра», — ответил он.
«Послезавтра, — уперся я на последнем рубеже своей свободы и оправдался тут же: — Мне надо определиться с жильем».
«Договорились, — сказал он и, повернувшись к женщине, покачал головой: — Ну, молодежь пошла, — усмехнулся, — мы были попроще».
Только на улице я вспомнил, что не спросил его о зарплате. Остановился было, спохватившись, но махнул рукой: десяткой больше, десяткой меньше — велика ли разница?
Оказалось — десяткой меньше, а три-четыре месяца растянулись почти на два года, и я освоился, и Заурбек Васильевич сдержанно похваливал меня на собраниях, ценя, видимо, за неприхотливость, и в то же время чуткой рукой натягивал поводья, стараясь и губы мне не порвать, и удила дать почувствовать, и неопределенность уже начала тяготить меня, но я не взбрыкивал и не взвивался на дыбы, зная, что последнее слово в любом случае останется за мной. Через год бесплодного ожидания, поняв, что ничего кроме комплекса неполноценности мне не дождаться, я решился наконец сказать это слово, запечатлеть его на листе желтоватой конторской бумаги, написать размашисто и весело — ПРОШУ ОСВОБОДИТЬ МЕНЯ ОТ ЗАНИМАЕМОЙ ДОЛЖНОСТИ ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ. Поставив точку, я вздохнул было с облегчением, но тут же сообразил, что заявление это перечеркивает не только мое знакомство с неким З. В., неудавшееся и невозможное более, — оно перечеркивает заодно и целый год моей жизни, отрицает его, отбрасывает меня назад во времени, толкает вспять к родительскому порогу.
(Счастье — иметь такого сына.)
Размышляя и сомневаясь, я носил заявление во внутреннем кармане пиджака, словно камень за пазухой держал, камень, которым чуть было не угодил себе самому в лоб, носил, пока оно не истерлось на сгибах и не упокоилось в мусорном ящике.
Внутренний бунт мой, по-видимому, каким-то образом проявлялся внешне, и З. В., приметив это, то и дело поглядывал на меня, беспокоясь. Он ждал, наверное, резкого выпада с моей стороны и хотел, чтобы все обошлось по-хорошему, чтобы я подошел к нему, деликатно напомнил о себе, п о п р о с и л, и он осмотрел бы меня как собственное произведение, как чурбан, от которого отсечено все лишнее, и задумался бы, всем своим видом показывая сколь тяжки сомнения истинного художника. Он мог бы удовлетворить мою просьбу или отказать, оставшись на высоте и в том и в другом случае, но я молчал, и теперь уже он томился ожиданием, и мы общались т е п е р ь посредством мимики — я дарил ему сыновние улыбки, обескураживающие и раздражающие его, а он прятал глаза, стараясь не замечать меня и стараясь остаться незамеченным, неслышной тенью проскальзывал мимо моего кульмана, и я улыбался, вычерчивая несложные узлы и детали, пока не понял, что невинное развлечение мое изрядно попахивает мазохизмом.
Послав З. В. последнюю, прощальную улыбку и разоружившись тем самым, я взгрустнул, беззащитный, и подумал, грустя, о том, как славно было изобрести небольшой аппаратик, способный улавливать тот роковой миг, когда в сером веществе человеческого мозга начинает зарождаться