СЛУЧАЙНОСТЬ,
которая, как философское понятие, есть то, что может быть, а может и не быть. Впоследствии он вроде бы отрекся от сказанного, но не забыл и теперь, словно опомнившись, принялся втискивать меня, живого, в жесткие рамки своего определения, в зауженные рамки, в щель, в которую могло вместиться только
БЫТЬ НЕ МОЖЕТ.
Т е п е р ь, вороша бумаги в своей папке, он выискивал для меня самые простенькие, незамысловатые техзадания, и вскоре я уловил в этом определенную закономерность, но не огорчился, а принял игру, вернее, новые правила ее, потому что сама игра, оказывается, не прекращалась, финальный свисток еще не прозвучал. Он возвестил лишь о начале очередного тайма, в течение которого мне предстояло сконструировать печь для сжигания отходов, стеллажи для инструментального цеха, урыльник для столовой и так далее и тому подобное, и все это срочно, все для быта родного предприятия. Я стал, если можно так выразиться, придворным конструктором. Чертил я быстро, листы слетали с моего кульмана, как с осеннего дерева, и З. В., подсчитывая их, пел мне хвалу на собраниях, и наша игра, таким образом, стала походить на ватерполо. (Там на поверхности вполне благопристойно торчат головы в прелестных шапочках, а под водой идет невидимая, но жестокая борьба конечностей.) Когда дело дошло до благодарности с занесением в трудовую книжку и З. В., огласивший приказ, стал поздравлять меня, я улыбнулся, не выдержав:
«По-моему, вы неравнодушны ко мне».
«Ошибаетесь, — парировал он, — я отношусь к вам так, как вы заслуживаете».
Раздумывая об этом, я вычерчивал вешалку для нашей новой раздевалки — стойки, поперечины, крючки с номерками, и неожиданно для себя нарисовал ее вдруг в стиле рококо, с разными завитушками и балбошками. З. В. насторожился, увидев мое произведение, но поразмыслив чуть и успокоившись, заметил сочувственно, что вешалка красива сама по себе, только уж очень сложна в изготовлении, а раз она сложна — какая жалость! — то лучше сделать ее, как это водится, как принято всюду и привычно. Я согласился — да, конечно, простите, не учел, — и мы разошлись умиротворенные и довольные друг другом. И уже в качестве подарка я преподнес ему следующее свое творение, проект тележки, оснащенной системой тяг для опрокидывания кузова, велосипедной фарой для движения в потемках и сигнальным устройством, которое должно было ухать филином: «У! У!» и орать извозчичьим голосом: «Поберегись!» Глянув на эскиз, З. В. усмехнулся — юмореска? — но, вспомнив, что создавалась она в рабочее время, посуровел.
«Это для механического цеха?» — спросил он.
«Да!» — радостно подтвердил я.
«Им нужна простая тачка. Вывозить металлическую стружку».
«В техзадании написано — тележка», — уперся я.
«Это ошибка».
З. В. был строг, но справедлив.
«Тачка — это совсем другое дело, — признал я, — у нее одно колесо».
«Да, — кивнул он, — одно, — и добавил, предостерегая, — единственное».
Разве я против? Пожалуйста. Затачиваю карандаши. Провожу линию, еще линию, еще и еще — кузов. Две концентрические окружности — обод колеса. Еще две — диаметром поменьше — ступица. Вычерчиваю вторую проекцию — готово. Делаю разрез по оси. Пишу спецификацию. Приступаю к деталировке. Считайте листы! Расклеивайте афиши — только один день на манеже
КОНСТРУКТОР-ЭКСЦЕНТРИК,
акробатическое черчение и клоунада. А вы уже стоите за моей спиной, чувствую, и наконец выдаете себя, произносите удовлетворенно:
«Что и требовалось доказать. — И, глядя на чертеж, спрашиваете: — Готово?»
«Как видите», — отвечаю.
А вы:
«А я принес вам новое техзадание».
Только я прочитал — реагенты A и B, взаимодействуя — как З. В., прогуливавшийся по отделу, снова остановился у моего кульмана.
«Ознакомились?» — спросил.
А мне послышалось:
«Давай, попробуй и з о б р е т и что-нибудь, если ты умный такой, разумный».
«Думаю, за неделю вы справитесь», — сказал он.
«Попробую», — хмуро пообещал я.
Ответ мой прозвучал угрожающе, но З. В. лишь усмехнулся, услышав, и двинулся дальше, завершая прогулку — как у вас дела, имя-отчество? а у вас, имя-отчество? — и, глядя ему вслед, я в бессильной ярости придумывал, перескакивая с одного на другой, варианты будущей конструкции. Я схватил карандаш, чтобы запечатлеть свои видения и с ответной усмешкой преподнести их З. В., но, ткнувшись в бумагу, карандаш замер, и мне не удалось сдвинуть его с места — хрустнул, ломаясь, грифель, и только черная точка осталась на белом поле, точка, орнаментованная графитной пылью. Оно закончилось так же непроизвольно, как и началось, мое антитворчество, и, со стыдом вспоминая вешалку в стиле рококо, я пытался откинуть прошлое, забыть и успокоиться, но мне слышался голос З. В.: «А потом вы два месяца будете заниматься деталировкой», и я шарахался в испуге, бросался назад, и, накатываясь на меня, ожившая тележка орала по-извозчичьи: «Поберегись!» Ошеломленный, я метался — одно страшней другого — и никак не мог собраться, взять в руки скальпель и заточить карандаш. Боясь будущего и отдаляя его, я увиливал от работы — линия, еще линия и еще, — сидел целыми днями в библиотеке, изучая для очистки совести свойства реагентов A и B. Но отвращала меня не столько работа, вернее, не сама она, как таковая, сколько другое — я смутно чувствовал это — необходимость подчиниться чужой и чуждой воле.