— Слушай! — требует он.
Когда явные дефекты были устранены, и мы запустили 386-е, и оно загудело, очнувшись, цеховое начальство в полном составе явилось к нам с поздравлениями. Но, ушлые ребята, они и тут остались верны себе и, пожимая мне руку, не моему успеху радовались, а своему собственному:
«Слава богу! План теперь в кармане!»
«Будет, — усмехнулся я, — будет вам премия».
«Разве мы о деньгах? — посуровел один из мастеров. — Мы о производстве».
«О производстве раньше надо было думать. Когда брак гнали».
Теперь я был хозяином положения.
Когда явные дефекты были устранены, полезли скрытые, и, принимая на переделку очередной узел или деталь, цеховые не улыбались уже, а только вздыхали: у них и без того дел хватало, и они не прочь были сдать изделие, как оно есть, но помня свою вину, не осмеливались сказать это вслух, лишь головами покачивали, коря меня за излишнюю щепетильность. Мы с Аланом в азарте бесконечной погони за совершенством не пропускали ни одной мелочи, и это могло длиться вечность, и З. В., хмуро наблюдая за нашей деятельностью, молчал пока, не зная, радоваться ли благополучному исходу или огорчаться тому, что я опять вышел сухим из воды, и наконец, соединив то и другое воедино, он вывел формулу, стреножившую нас, и произнес впервые:
СРОК.
«О сроках пусть думают в цеху, — ответил я не без намека, — пусть прибирает тот, кто пачкает».
«Это касается не только цеха, но и всего предприятия в целом. Мы берем на себя определенные обязательства перед заказчиком и должны их выполнять».
З. В. был прав, как всегда.
— Ну? — спрашивает Алан, и, давая понять, что помнит о Габо: — Усек?
Прислушиваясь к гулу 386-го, я уже выделил фальшивый звук как целое и определил его источник, но и Алан определил, догадываюсь, определил и теперь экзаменует — ну, что вы скажете, школяр? А вот что:
— Червячный редуктор, — отвечаю. — Сб. 04—06—11.
Ни слова не говоря, он подходит к столу, роется в чертежах и, найдя, удивляется искренне:
— Точно! Сб. 04—06—11. Ну, и память же у тебя!
— Перекошен вал, — усмехаюсь.
— Согласен, — кивает он.
Берет ключи и, остановив 386-е, открывает дверку и лезет в чрево его. Пытаюсь просунуться рядом, но он отстраняет меня:
— Некуда, места не хватает.
Слышу, как он рассоединяет муфту и начинает раскручивать крепежные болты.
— Не доберешься, — сопит, — плохо скомпоновано.
Я и сам уже это знаю, убедился при доводке.
— Ничего, — вздыхаю, — если пойдет в серию, можно будет доработать.
— Держи! — высунувшись, Алан протягивает мне редуктор.
Беру и едва не роняю его — он раскален, как утюг.
ШУТКА?
Но Алан-то держал его в руках — десять килограммов раскаленного железа.
Не так уж и раскаленного, впрочем.
Алан умоляюще смотрит на меня — брось!
Поворачиваюсь неторопливо и неторопливо иду к верстаку. Останавливаюсь на полпути — все это замедленно, а железо жжет, как огонь, — и спрашиваю, выдержав паузу:
— Сколько тебе лет?
— Двадцать пять, — торопливо отвечает Алан.
— А Габо?
— Столько же.
Они ровесники моего брата Таймураза.
— А мне скоро тридцать, — говорю и думаю вдруг, что двадцать девять и двадцать пять — это одно и то же почти, а тридцать — на порядок выше, другое качество, все другое. Но будет ведь и сорок, и пятьдесят, и шестьдесят, а если повезет, и семьдесят, и восемьдесят — мне?! — едва не вскрикиваю, а память, не спросив на то позволения, продуцирует стихи Мандельштама:
и, держа огонь в руках — градусов 90, не больше, хотите попробовать? — я завершаю свой путь, но не жизненный пока, и, поставив редуктор на верстак, слышу:
— А ты ничего парень.
Две взаимоисключающие характеристики, выданные мне в один вечер.
Стою лицом к верстаку, спиной к Алану, а он из чрева 386-го таращится на меня, чувствую, и мне хочется глянуть на свои ладони, но нельзя, надо доигрывать роль до конца, и я играю, и, положив, будто невзначай, руки на тиски, смиряю боль холодом, стою с отрешенным видом, словно задумавшись о чем-то, понтуюсь, как сказал бы Габо, то есть притворяюсь, но и на самом деле думаю о себе, и не восторженно отнюдь, и все нейдет из памяти, тревожа — неужели я настоящий? — и, возвратившись в прошлое, я снова еду с таксистом-клятвопреступником по замороженному городу и говорю, оправдываясь: «Я деревенский», а таксист недоверчиво косится на меня и покачивает головой: «Что-то не похоже».
— Бог в помощь! — глуховатый голос слышу, и это