Когда Павлос отсутствовал, в доме царила анархия. Элефтерия Коралис старалась успевать с домашними делами, а присутствие мужа увеличивало хлопоты, и не только в спальне, но и с готовкой и стиркой. Темис запомнилось, что при отце мать становилась беспокойной, а полы еще более грязными.
В такие дни девочка как можно больше времени проводила в своем потайном месте. Когда приезжал отец, к ним в дом наведывались разные люди. За обедом они то и дело грохотали по деревянному столу кулаками. С ранних лет Темис запомнила определенные слова, произносимые на повышенных тонах, иногда с яростными выкриками: «Венизелос![7] Георг! Король! Турки! Евреи!»
К трем годам она выучила слово «катастрофа». Кругом звучали вопросы: почему это произошло? Кто был виноват? Вплоть до конца десятилетия и спустя еще долгие годы за каждым столом в стране шли споры, кто нес ответственность за события, которые привели к разрушению Смирны, самого красивого города в Малой Азии в 1922 году. Как можно забыть смерти стольких греков, да и прибытие миллиона беженцев навсегда изменило само общество страны.
Темис выросла с ощущением того, что даже люди одного круга, как Павлос Коралис и его друзья, зачастую не сходились во взглядах. Однако всякая размолвка неизменно заканчивалась звоном бокалов. Друзья опрокидывали рюмку за рюмкой, стуча посудой по столешнице и оставляя на ней отметины. Прозрачная жидкость разжигала их пыл, а потом они заводили громкую песню. В конце концов мать выдворяла Темис из-под стола, даже если та засыпала возле отцовских башмаков.
Из своего укромного места девочка слышала приглушенные беседы между родителями, а иногда, когда отец уезжал, между матерью и бабушкой, которая была в доме постоянным, пусть и не всегда желанным гостем. В основном говорили о полуразрушенном особняке и о том, сколько семья сможет там прожить. В один бабушкин визит Темис услышала нечто ее поразившее.
– Они не могут больше жить среди этих обломков!
Бабушка говорила с презрением, но девочка представляла себе разрушенный бурей корабль. В ненастные дни, когда в треснутых окнах завывал ветер, дом скрипел и раскачивался, будто на волнах.
Ответ матери сильно удивил Темис.
– У вас ни стыда ни совести, – прошипела она. – Это наш дом. Прошу вас, уходите. Уходите немедленно.
Мать говорила шепотом, но в то же время гневно.
– Я так за них переживаю, – сказала бабушка. – Мне просто кажется, что они не должны жить в таких…
– Не смейте говорить так в присутствии детей! – оборвала ее невестка.
Обычно пожилая женщина более незаметно проводила «операции по спасению». Темис слышала намного больше, чем стоило в ее возрасте, и вскоре научилась понимать хитрые уловки взрослых.
– Я беспокоюсь за твою жену, – сказала бабушка Павлосу, когда тот вернулся из плавания. – Она столько хлопочет. Почему бы вам не переехать в более приличное место, но поскромнее?
Чтобы содержать такой дом в чистоте, стоило нанять хотя бы пару горничных, но семья не могла позволить себе даже одну.
Замечания свекрови редко адресовались Элефтерии напрямую, и она в свою очередь отвечала через мужа.
– Это наш дом, – говорила жена Павлосу. – Что бы ни думала твоя мать, я справлюсь.
Павлос понимал: мать просто завидует наследству его жены, – и не удивлялся их взаимной неприязни. Когда он советовался с друзьями, те не видели в ситуации ничего необычного: свекровь ненавидит невестку, а жена не любит свою пэтэра́. По мнению Элефтерии, собственническое отношение свекрови к единственному сыну и внукам подрывало авторитет жены и матери, а Эвангелия Коралис считала, что действует из лучших побуждений, беря на себя ответственность матери и бабушки.
Темис, напротив, с нетерпением ждала бабушкиных визитов, ведь та приносила свежую и сладкую выпечку – обычно пирог с кремом или торт. Мать ничего подобного не готовила, а детские радостные возгласы лишь укрепляли неуверенность Элефтерии, заставляя еще сильнее ненавидеть жизнерадостную, щедрую пэтэра́. Кирии[8] Коралис было под шестьдесят, но она могла похвастаться отсутствием седины в волосах.