Многие вскоре уйдут на войну, почти все из них будут убиты или ранены. А пока помещение библиотеки – одно из любимых мест посещения жителей. Городские власти это приветствовали и Клаву взяли на заметку, старались привлечь на все городские мероприятия. Девушка не сторонилась общественных нагрузок и с удовольствием принимала в них участие.
Глава 11
А новости из дома были неутешительными. Дядю Мишу, который пытался добраться до Свердловска повидать сестру Матрену и продать какие-то вещи, чтобы получить немного денег, стащили с крыши вагона прямо на ходу. Многие машинисты, уходившие по дальним маршрутам, рассказывали о том, что появились целые банды мужиков, которые таились вдоль железных дорог и стаскивали баграми сидящих на крышах людей. (Вагоны были переполнены, поэтому многие ехали на крышах вагонов). Человека оставляли умирать, а его вещи забирали. Дядя Миша тоже не избежал этой участи. У него были сломаны рёбра, отбиты внутренности, вещей он лишился. Его успели довести до больницы, но помочь ничем не смогли.
Санька, которая добиралась на попутных машинах, на похороны не успела. Клава узнала о несчастье, когда забежала к Саше в общежитие. Девчонки, живущие с ней в одной комнате, сообщили, что сестра уехала на похороны отца три дня назад. Клава через неделю снова зашла в общежитие и застала её на месте. Она бросилась к сестре, чтобы обнять, пожалеть и расспросить о дяде Мише. Александра неожиданно злобно оттолкнула её.
– Нечего тут обниматься. Если бы не все вы, отец был бы жив, Ненавижу вас всех, а тебя особенно. Уходи. Видеть тебя не могу!
Клава, поражённая такой встречей, долго стояла в недоумении. И когда пришла к тёте, на ней лица не было.
– Глашенька, что с тобой? Случилось что?
Дядя Сима тоже прибежал из кухни. Клава, как могла, рассказала о случившемся. Старики еле успокоили племянницу.
Через пару дней Мария всё разузнала и доложила обо всём Клаве. Оказывается, после поминок на девятый день, к Саше подошла Лида Бородина. Она долго расспрашивала её о Клаве, их жизни в городе. Саша была не готова к разговорам, ждала окончания поминок, чтобы побыть в кругу родных. Она просто сказала, что всё у них хорошо. На вопрос о том, видится ли Клавка с Матвеем, Саша, хотя и не ведала об этом, убедительно сказала:
– А как же, конечно видятся, он же её замуж давно зовёт! Может уже летом поженятся.
– Как летом? Он же в лётное училище поступил, на лётчика учиться.
Санька обиделась на Клаву – почему она ей не сказала? Может быть, Клава сама мало знает о своем Матюше? Но перед Лидкой виду не подала:
– Одно другому не мешает. Можно учиться и жениться, что тут такого?
– Ну не знаю. Мама говорит, что там с этим делом строго. Никаких отпусков до конца учёбы, тем более жениться!
Саша промолчала. Да и что тут скажешь? Лидкина мать всё знает, у неё как у партийного работника везде связи, её все боятся и слушаются. Лидка тоже пошла по её стопам. Мать направила её в партийную школу, скоро и она окажется в руководящем кресле, будет решать судьбы людей. Ну их, этих Бородиных, с ними лучше не связываться, держаться подальше.
Лида поняла молчание Саньки по-своему.
– Вот ты, Саша, защищаешь Глашку, роднёй считаешь, а не знаешь, что это из-за её родителей твой отец погиб, а мог бы еще жить и жить!
– Ты что это говоришь, не в своём уме что ли? Дядя Ваня мне как второй отец!
– Не кричи, Санька, я думала, ты знаешь. Если бы не твоя тётя Луша со своей швейной машинкой, не пришлось бы дяде Мише уезжать.
– Я не пойму, при чём здесь это?
– А при том! У твоего отца не стало работы. Тетя Луша с Зинкой отбили всех клиентов у него. Его машинка уже старая, шьёт плохо, и один он шил не так быстро, как эти две хапы вместе. В-третьих, все бабы лучше разденутся перед женщиной, чем перед мужиком.
Саша задумалась. Это может быть правдой.
Оставшись наедине с матерью, Александра стала её расспрашивать об отце. Мать подтвердила её догадки о том, что отец остался без работы. Правда она говорила, что он жаловался на глаза, без конца ремонтировал свою машинку, но самое главное, никаких заказов не поступало больше месяца! Саша не могла знать того, что у людей нет ничего за душой – всё полотно, что наткано женами и дочками, и даже самое грубое сукно, из которого шили мешки и мужские рабочие куртки и штаны, забрали в счёт налогов. Люди просто перестали шить для себя.