Эйслинн оттолкнула его, как будто расстояние между ними могло ей помочь.
— Выходит, ты солгал.
— Нет. Если смертная избрана, пути назад нет. В конце ты можешь либо отречься от меня, либо принять. Но твоя смертная жизнь уже в прошлом.
Кинан сложил ладонь в форме чаши и протянул Эйслинн. Ладонь наполнилась какой-то кремообразной жидкостью. Красные и золотистые сполохи переплетались в ней вперемежку с белыми пятнышками.
— Нет. — Эйслинн почувствовала, что терпение ее на исходе. Ее заполнял весь накопленный за долгие годы гнев на фейри. — Я отрекаюсь от тебя, так пойдет? Теперь сгинь с глаз моих.
Он вздохнул, вылил солнечный свет из ладони и, не глядя, поймал его другой рукой.
— Ты теперь одна из нас. Летняя фейри. Даже если бы это было не так, ты все равно была бы моей, твое место среди нас. Ты пила виной фейри со мной. Неужели ты не читала об этом в своих книжках, Эйслинн? Никогда не пей с фейри.
И хотя она не знала почему, но в его словах бы смысл. В душе она понимала, что меняется — слух стал острее, прямо под кожей — странное тепло. Я одна из них! Но это еще не значит, что она должна смириться с этим.
Несмотря на растущую ярость, ей удалось справиться с голосом.
— Тогда почему ты позволил мне вернуться домой? — Спросила она.
— Я подумал, что ты разозлишься, если проснешься рядом со мной. — Кинан замолчал, и его губы изогнулись в сардонической полуулыбке. — А я не хотел, чтобы ты злилась.
— Ну а я не хочу тебя вообще! Почему ты не можешь оставить меня в покое?
Эйслинн сжала руку в кулак, стараясь сохранять терпение, хотя в последние недели это давалось ей с большим трудом. Он шагнул ближе, позволив капле солнечного света упасть на ее руку.
— Правила требуют, чтобы ты сделала официальный выбор. Если ты не согласишься пройти испытание, ты станешь одной из Летних девушек, привязанной ко мне, как грудной младенец — к своей кормилице. Без меня ты погибнешь, станешь тенью. Такова природа новообращенных фейри, и в ней заключаются границы свободы Летних девушек.
Так успешно контролируемый все эти годы гнев окутал Эйслинн, словно облако мошкары, ей до боли захотелось выпустить пар.
Контроль . Эйслинн вдавила ногти в ладонь, чтобы не поддаться соблазну стукнуть его. Концентрация .
— Я не буду одной из фейри в твоем гареме или где бы то ни было еще.
— Тогда будь со мной и только со мной: это единственный выбор.
Кинан наклонился к ней и поцеловал в губы. Это было похоже на глоток солнечного света, кожу мягко покалывало, будто она провела много времени на пляже… Это было великолепно!
Эйслинн отшатнулась и уперлась спиной в витрину магазина.
— Не трогай меня, — сказала она, вложив в голос всю свою ярость.
Ее кожа начала светиться так же ярко, как и его. Ошеломленная, Эйслинн уставилась на свои руки. Она поскребла запястье, будто собиралась стереть это сияние. Ничего не изменилось.
— Я не могу, — просто ответил Кинан. — Ты всегда принадлежала мне. Ты родилась, чтобы принадлежать мне.
Он снова шагнул к ней и мягко подул в ее лицо, словно на пух одуванчика. Эйслинн едва не закатила глаза: все удовольствие и радость, которые она когда-либо испытывала под летним солнцем, соединились в одну бесконечную нежность.
Она прислонилось к грубой кирпичной стене.
— Уходи.
Эйслинн засунула руку в карман и нащупала один из пакетиков соли, которые дал ей Сет, вытащила его и разорвала упаковку. Слабый бросок, но соль все же попала в него. Кинан засмеялся:
— Соль? О прекрасная моя, ты такая изысканная награда.
Потребовалось больше сил, чем предполагала Эйслинн, но ей все же удалось отлипнуть от стены. Она вытащила газовый баллончик — он ведь должен действовать на все, что имеет глаза. Сорвав пробку предохранителя, она направила носик баллончика в лицо Кинана.
— Храбрость и красота, — прошептал он с благоговением. — Ты прекрасна!
А потом он ушел, чтобы присоединиться к другим невидимым фейри на улице. На полпути он остановился и тихо прошептал:
— Этот раунд за тобой, но я выиграю в этой игре, моя прекрасная Эйслинн.
И она слышала все это так, будто он до сих пор стоял рядом с ней.
Глава 23
К их подаркам обычно прилагались условия,
которые уменьшали их ценность и иногда
становились источником потерь и страданий.
«Наука о сказках: Исследование мифологии фейри» (1891)
Эдвин Сидней Хартленд
Дония знала, кто это был, прежде чем добралась до двери. Ни один фейри не посмел бы так колотить в ее дверь.
— Игра? — Эйслинн носилась по комнате, ее глаза сверкали. — Так же было и с тобой?
— Нет. По крайней мере, не совсем так же.
Сбоку от Донии Саша обнажил зубы и прижал уши, приветствуя Эйслинн, как когда-то приветствовал Донию. Он знал, что несмотря на волны гнева, исходящие от Эйслинн, она не причинит вреда.
Она остановилась, излучая свет, как это делал Кинан, когда сердился, и потребовала ответа:
— Тогда как?
— Я пешка, ни король и ни королева, — пожав плечами, сказала Дония.
Гнев Эйслинн прошел так же быстро, как и появился.
Столь же непостоянна, как и он.
Эйслинн прикусила губу, притихнув на мгновение:
— Как пешка — пешке: ты поможешь мне?
— Ну да. Что я и делаю.
Радуясь возможности отвести взгляд от ужасной яркости, причинявшей боль глазам, Дония подошла к старому платяному шкафу и открыла его. Вперемешку с ее повседневной поношенной одеждой в шкафу висели наряды, которые были ей совершенно не нужны: вельветовые топы с невероятно красивой вышивкой, мерцающие блузки, выглядевшие, как сеточки из звезд, платья из полосок, которые больше обнажали, чем скрывали, и кожаная одежда любого покроя, которого только могла хотеть девушка.
Она вытащила темно-красное бюстье,[18] которое, как рассказывала ей Лайсли, она надевала однажды на бал Солнцестояния, через год после того, как стала Зимней девушкой. «Он плакал солнечными слезами, — рассказывала она Донии. — Покажи ему то, что он никогда не сможет иметь».
Дония никогда не была способна на такую черствость, хотя ей очень этого хотелось.
Глаза Эйслинн расширились, когда она посмотрела на этот предмет одежды:
— Что ты делаешь?
— Помогаю тебе.
Дония повесила бюстье назад и вытащила странный металлический пояс с черными драгоценными камнями. Эйслинн отодвинула его от себя, нахмурившись.
— И это помощь?
— Вот именно. — Дония наконец нашла то, что подходило Эйслинн: женская сорочка эпохи Ренессанса, которая была переделана в блузку, поразительно белую с огненно-красной шнуровкой от груди до талии. — Для общения с фейри нужна уверенность. Я слишком поздно усвоила это. Ты должна показать ему, что ты не из робкого десятка, что не позволишь командовать собой. Иди туда как равная ему, а не как подданная, и скажи ему, что хочешь переговорить.
— Чего ради? — Эйслинн взяла блузку, перебирая пальцами мягкий хлопок.
— Ради перемирия. Он не отступится. Твоя смертность не вернется. Не начинай вечность так: не позволяй ему быть уверенным в том, что он может указывать тебе, что делать. Начни с того, что лишишь его покоя: принарядись для этого сражения.
Дония перебирала юбки и верхнюю одежду. Все выглядело слишком великолепным и слишком официальным. Эйслинн должна была показать ему, что она не похожа на других, обязанных следовать его приказам. Она была девушкой, которая выросла в мире, где у женщин был выбор.
— Будь более напористой, чем он. Позови его к себе. Если его не будет слишком долго, не жди. Пойди к нему сама.
Эйслинн стояла, вцепившись в блузку, и выглядела беспомощной.
— Я не уверена, что смогу.
— Тогда ты уже проиграла. Твоя современность — твое лучшее оружие. Используй его. Покажи ему, что ты имеешь право хоть на какой-то выбор. Ты знаешь, кто он, так потребуй, чтобы он поговорил с тобой. Переговори с ним о том, какой свободой ты хочешь обладать. — Дония извлекла из шкафа штаны в обтяжку, вполне современные. — Иди переоденься. Потом еще поговорим.