— Каждое мгновение, пока я жду, Бейра может узнать, что случилось и где она, — он подошел к двери. — Она уже знает о том, что сказали гадалки. Именно поэтому она пришла сегодня вечером. И если она узнает, что Эйслинн уже может делать, что мы можем сделать вместе…
— Ты только послушай себя, — Ниалл положил руку на дверь, держа ее закрытой. — Ты же не собираешься идти убеждать ее, когда ты в таком состоянии?
— Дай ему пройти, Ниалл, — сказал Тэвиш, не повышая голоса, прозвучавшего, однако, настойчивее, чем обычно. Его пристальный взгляд вселял ужас, когда он сказал Кинану: — Помни, о чем мы говорили. Эту девушку нужно завлечь, чего бы это ни стоило. Все мы знаем, что это — она.
На лице Ниалла появился испуг:
— Нет.
Кинан отпихнул Ниалла, распахнул дверь… и столкнулся с Донией. Пар с шипением поднимался над их телами, пока Кинан стоял, прижатый к ее холодному телу.
Такая же безмятежная, как первый зимний снег, она пришла к нему на холм — по собственной воле — и спокойно сказала:
— Закрой дверь. Нам надо поговорить.
Дония прошла мимо Кинана, с волнением глядя на его советников — не на него. Он не должен этого видеть — итак был слишком расстроен.
Как только Дония услышала, что дверь закрылась, она сказала:
— Она хочет, чтобы Эш умерла. Она хочет, чтобы я убила ее. — Дония стояла в комнате дальше, чем ей хотелось бы, и Кинан стоял между ней и выходом. — Ты должен что-то предпринять.
Он не отвечал, только испуганно уставился на нее.
— Кинан? Ты меня слышал? — спросила она.
— Оставьте меня наедине с Дон, — он жестом отпустил Ниалла и Тэвиша.
Они оба ушли, после того как Ниалл, поймав взгляд Донии, сказал ей: «Будь помягче».
Кинан опустился на колени перед диваном.
— Она убежала от меня.
— Что она сделала? — Дония подошла к Кинану ближе, наклонив голову, поскольку одна из его чертовых птиц налетела на нее.
— Убежала, — он вздохнул, и комната наполнилась шелестом листьев. — Эта она. Она разрушила мороз Бейры, излечив меня поцелуем.
— Ты можешь убедить ее, — тихим голосом сказала Дония. Не хватало еще, чтобы Ниалл, Тэвиш или одна из Летних девушек, находящихся на холме, подслушали прозвучавшую в ее голосе нежность к Кинану. — Дай ей сегодня подумать, а завтра…
— Она убежала к нему, Дон. Рябинники ходили туда и видели, — поражение застыло в его прекрасных глазах. — Это — она. Она знает это, но все равно убежала к своему смертному. Я проиграю, если…
Дония взяла его руку, игнорируя боль от прикосновения, облако пара поднялось от их рук.
— Кинан, дай девочке подумать. Ты всегда знал об этой игре. А для нее все так ново…
— Она не любит меня, даже не хочет. — В его голосе было столько печали, что в комнате заморосил мелкий дождик.
— Завоюй ее. — Дония окинула его пристальным взглядом, бросая ему вызов, пытаясь зажечь то высокомерие, которое в последнее время, казалось, куда-то исчезло. — Что? Резко исчерпал все идеи? Ну же, Кинан. Пойди поговори с ней завтра. Если это не сработает, сбрось «иллюзию». Поцелуй ее. Обольсти ее. Только сделай это быстро, иначе она умрет.
— Что если…
Она перебила его.
— Нет. Я выторговала тебе пару дней, не больше. Бейра думает, что я выполню ее приказ — убью Эш, но у нее не займет много времени понять, что я ей не подчиняюсь.
Прежде чем он мог ответить, Дония заговорила громче, чтобы быть услышанной в грохоте льда, который скатывался с нее, когда капли дождя Кинана касались ее кожи.
— Если ты не завоюешь Эйслинн, она лишится жизни. Заставь ее слушать, или все проиграют.
Глава 27
У граждан Волшебного царства есть одно
общее достоинство — преданность своему делу.
“Прославленные”(1913)
Гертруда М. Фолдинг
Когда Эйслинн проснулась на следующее утро — все еще в объятиях Сета — она знала, что пришло время рассказать бабушке всю правду. Но как? Как я скажу ей об этом?
Она позвонила бабушке прошлой ночью, чтобы та не волновалась. Бабушка не возражала, чтобы Эйслинн осталась у Сета, только попросила ее быть осмотрительной, «использовать меры предосторожности и иметь голову на плечах». И Эйслинн поняла, что бабушка знала, почему она осталась. Несмотря на свой возраст, бабушка была сторонником женского равенства во всех отношениях. Не так давно это шокировало Эйслинн, когда бабушка изволила провести с ней познавательную беседу «о пестиках и тычинках».
Эйслинн выскользнула из кровати, чтобы быстро заскочить в ванную. Когда она вернулась, Сет лежал, подперев голову рукой.
— С тобой все хорошо? — В его голосе явно слышалось беспокойство. — С нами?
— Даже очень, — она снова залезла в кровать и прижалась к нему. Только с ним одним она действительно чувствовала себя хорошо. — И все же мне скоро придется уйти.
— Только после завтрака, — его голос был низкий и хриплый, когда он скользнул рукой под край ее футболки, бывшей на нем прошлой ночью.
— Я должна идти. Мне нужно поговорить с бабулей и… — она сглотнула, когда он притянул ее к себе на грудь и выдохнул в ее шею.
Его теплое дыхание щекотало кожу.
— Ты уверена? Еще рано.
Эйслинн позволила своим глазам снова закрыться, позволила себе расслабиться в его руках.
— М-м-м… ладно, несколько минут.
Его смех был каким-то темным, другим, каким она и представить его себе не могла — полный невысказанных обещаний. Это было чудесно!
Почти час спустя она оделась и заверила его, что может сама дойти до дома.
— Вернешься позже?
— Как только смогу, — прошептала Эйслинн.
И в самом деле. Она не бросит Сета. Это было невозможно. Если я — действительно их королева, какое они имеют право указывать мне, что делать?
Она все еще улыбалась, когда фейри снаружи поклонились ей. Несколько из тех, что, кажется, были охранниками, следовали за ней, когда она шла через город, держась на небольшом расстоянии. За ними тащился фейри со шрамами, изображавший из себя дядю Кинана в школе.
В ярком солнечном свете, после долгой ночи с Сетом все казалось почему-то менее ужасным, не простым, но возможным. Ей только нужно было поговорить с Кинаном, сказать ему, что она пройдет его испытание, только если сможет сохранить свою настоящую жизнь. Другой вариант — отказаться от своей смертной жизни, чтобы быть или Летней девушкой, или Летней Королевой — ее не устраивал. Теперь она должна была решить, как сказать ему и где его найти.
Однако искать его не пришлось: он сидел на лестничной площадке — невидимый для ее соседей.
— Тебе нельзя здесь находиться, — сказала она скорее раздраженно, чем испуганно.
— Мы должны поговорить. — Он выглядел таким утомленным, что она задалась вопросом, спал ли он вообще.
— Прекрасно, но не здесь, — она схватила его за руку и потянула. — Ты должен уйти.
Он поднялся на ноги, но не ушел, а гневно посмотрел на нее.
— Я ждал большую часть ночи, Эйслинн. Я не уйду, пока мы не поговорим.
Она потянула его от двери, подальше от дома бабушки.
— Я знаю, но не здесь, — она скрестила руки на груди. — Это дом моей бабушки. Ты не можешь здесь находиться.
— Тогда пойдем со мной, — его голос был тих и наполнен тем самым отчаянием, которое она впервые услышала в “Руинах”.
Эйслинн переживала, что он будет сердиться после того, как она убежала, что он не пожелает идти на компромисс, но вместо этого он выглядел таким же подавленным, какой чувствовала себя и она сама, если не больше. Его блестящие медные волосы выглядели тусклыми, словно сияние исчезло. Он провел руками по лицу.
— Мне нужно, чтобы ты поняла. После прошлой ночи…
Бабушка открыла дверь и вышла на площадку.
— Эйслинн? С кем ты разговариваешь…
И тут она увидела его. Двигаясь так быстро, как только могла, она затолкала Эйслинн себе за спину.
— Ты!!!