=— Он сам поймет? Вы так сейчас сказали?..*
Егор лежал на кровати, на спине. Один.
Даже Николай хозяина игнорировал, обижаясь на его хмурый вид и короткую прогулку.
Губы Егора горели, как обожжённые, хотелось содрать с них кожу, запить произошедшее водкой, чтобы она как следует перебила оставшийся во рту вкус.
Его руки до сих пор помнили что-то смутно напоминающее женское тело. Это тело не было особенным, прекрасным или невероятно приятным. Обычное, Егор себя в этом уверял вот уже третий час. Кожа обычная, габариты посредственные.
И думал он о том, как бы всё это сделать простым, а выходило чертовски сложно…
Он понял, что слишком уж много думает, а стоило бы забыть.
За стенкой снова играла музыка, привычная нудная, но пальцы сами собой стали барабанить по бедру. Он повернулся в ту сторону, точно обладал рентгеновским зрением и смог бы подсмотреть за соседкой.
И отчего у них стены такие тонкие? Ну быть же такого не может…
С другой стороны можно было закрыть балконную дверь и вообще прекратить это безумие, но Егор предпочитал делать вид, что не понимает с чего это музыка так слышна.
Страшнее стало, когда всё стихло. Егор пододвинулся ближе, но тщетно, только бормотание. Не выдержав он встал с кровати, побродил по комнате. А потом сделал кошмарную роковую ошибку: вышел на балкон.
Её дверь была открыта, между ними только низенькая перегородка. И холодно — жуть, последние относительно тёплые дни осени "сделали ручкой".
Зато внутри всё дёрнулось, когда стали отчётливо слышны слова. Каждое слово, произнесённое там, за одной лишь белоснежной шторкой, задуваемой в комнату и обратно на улицу от каждого сквозняка.
— Не замёрзнешь? Может закрыть? — мужской голос.
— Нет, не хочу…
— Ронь, не глупи. Заболеешь!
— Ты вылечишь, — её голос, обиженный.
— И что с нами стряслось? Влюбились? — мужской голос казался ужасно ласковым, Егор от этого почему-то дёрнулся.
Некто (да, да, брат!) жалел девчонку. Жалел! Да начерта её вообще жалеть?
— Да… — сердце в груди одного конкретного историка, остановилось на пару секунд и за это время, кровоток успел замедлиться, а потом пошёл по кругу с такой силой, что обжёг щёки.
— И с чего же ты… подвинься, лечь хочу… и с чего же ты решила, что это прямо-таки любовь?
И правда… ну с чего дурища решила, что л… — это же глупость! Бред!
— Бред, — шепнул Егор.
— Не понимаешь? — спросила Вероника, а Егор уже сам захотел туда залезть, тут перегородка то полметра, чтобы заставить её ответить без прелюдий и лишних вопросов.
— Честно, нет! Он — грубиян. Самодур. Сошедший с ума от излишней, и позволь сказать, не такой уж большой, власти. Ох да, ещё он любимец малолеток, которые теперь массами читают умные “инстаграммы” и в особенности вот таких вот историков.
— Это всё так, — согласилась! — но понимаешь… Я чувствую, что он невероятно сильный. Как… скала или крепость. Чувствую, что если ты с ним — тебе уже нечего бояться, никогда…
— А Иванова? Она была с ним…
— Не думаю. Я думаю, что ему было с ней страшно скучно. Понимаешь? — тебе-то откуда знать?
— Наверное, — согласился мужской голос. — Нет, продолжай… Ляж как-то компактнее, мелкая, руки раскидала.
— Она не была с ним, он… просто поволял ей быть рядом.
— Тебе почём знать? — правильный вопрос!
— Просто знаю. Я один раз посмотрела на него и поняла.
— А с чего ты решила, что с другой, пусть даже ею будешь ты — выйдет иначе?
— Не знаю… может дело в его типаже, может в моих фантазиях. Я не могу объяснить. Это мелочи. Романс в его машине… Его как будто я сама написала. Прямо изнутри вырвали и записали в аудио. Я его потом нашла, слушала. Его мама — это чудо! — на губах Егора появилась усмешка, ухмылка, улыбка. — Его собака и то, что она беспородная… Это тоже что-то значит. Не буду выдумывать и идеализировать. То как он общается со студентами, то как он шутит. Как он устаёт к пятой паре. Как всегда заказывает кофе и не пьёт. Как… стоит иногда в концертном зале в проходе, когда я танцую. Как смеётся над шутками, которых я не понимаю, с Верой или Аполлоновым. Как делает крутые штуки, на телевидении, ютубе, в инсте, не важно где. Мне кажется, что в нём столько силы, он даже мне… сопротивляется. Потому что верит в то, что это должно быть так. Влад, он меня по-це-ло-вал и я будто заглянула к нему в душу. Раньше он был кинозвездой, которую мне, глупой посчастливилось увидеть. А теперь — он просто человек.