Только от мыслей про такой, казалось бы, пустяк почему-то было тревожно.
Вспомнился первый бал Наташи Ростовой, а ещё обещание князя самому себе. Обернётся… женюсь. Женюсь?
Егор качал головой. Он понял, что готов примириться с мыслью о Веронике Соболевой, и с тем, что она в общем-то не собирается пропадать с его поля зрения. Настойчивая дурочка, которая вроде и не делает ничего… хотя о чём это он?
Неужели одумался?
“Вспомнит обо мне… приглашу на ужин!” — решил Егор и закусил губу, чтобы не улыбаться слишком уж откровенно.
День подходил к концу, вечер опускался на трассу и до дома всего-ничего. И в этих мягких ватных сумерках, подсвеченных закатом, в этой волшебной ласковой сумеречной неге ушедшего уже лета, было слишком хорошо, чтобы не унять тревогу на душе.
Но тревожиться осенью — это как приодеться в пальто потеплее. Приемлимо.
Егору казалась прекрасной эта тревога, но он не понимал её природы. И только ждал, когда Вероника Соболева, о нём вспомнит.
Пиликнуло сообщение. Не задумываясь Егор затормозил.
— Что такое? — проснулась мама.
— Ничего, ма. Чаю захотел, налей, выпью и дальше поедем!
— Конечно-конечно! — засуетилась она, доставая термос.
А Егор дрожащими руками достал телефон, будто предчувствовал неладное.
Сообщения сразу два.
Соня:
Ты её трахаешь теперь???
Лев:
Доехал?) Напиши, как доедешь! У нас тут тусовка, тебя не хватает!
И фото на котором помимо всего прочего Вероника. Немного задумчивая, немного скучающая. Такое лицо у неё было на лекциях по истории, он хорошо это выражение знал. И совсем иной она была, когда танцевала, или… смотрела на него, Егора.
От сообщения Сони в душе проснулось жуткое раздражение.
От сообщения Льва — ревность!
Веронике стало скучно. Она мыслями была далеко, а тут все пили и болтали.
Дача была хорошо знакома благодаря её обитателям. После смерти матери, Валерия Ростова отдала дом в пользование своим знакомым. Игнатовым. Которые прямо тут и обосновались со своей оравой детей.
У Игнатовых, которые до этого года жили в Испании, был приёмный сын Лёша, уже почти взрослый парень, а ещё трое малышей. Мальчишки-близнецы, или как их называли: “Дети Сатаны”, и маленькая девочка.
Со всем этим выводком Роня была хорошо знакома, как и с самими Игнатовыми, только общались они обычно в “институтской” компании. Преподаватели, тренера из студий, несколько ребят из студенческого актива.
Сегодня же собрался совсем другой сорт людей и с ними было не то чтобы не интересно, скорее… тоскливо. Но разве запрещено тосковать осенью?
Полагаю, что нет.
Достали гитару, и с настроением можно было прощаться. Пела Валерия преимущественно, играл Игнатов. Было… совсем печально, хоть исполнение и прекрасное.
И всё! От спящего в ногах Николая, до вечно приносящего новый бокал вина Льва — заставляло страдать с большой буквы. Николай, то, не виноват, просто слишком уж он напоминал о том, что дома есть сосед, пусть и уехал ненадолго. А у соседа есть квартира, пусть и закрытая. А ещё там открыт балкон, а в спальне “Мастера” есть тетрадка…
— Ты в норме? — Саша пихнула Роню в плечо.
— Ага…
— О чём с Региной говорили?
— Да так… о личном.
— Быстро вы, — усмехнулась Саша, прикрываясь огромным красивым винным бокалом.
— С чужими проще говорить, — кивнула Роня, и от очередной песни, в глазах защипало.
“Домой бы сейчас! Как плохо-то… я будто зависима от его мерзких слов, но как же с ним… свежо! Он будто вода с лимоном в жаркий день…”
— Тёть Ира убеждена, — начала Саша и Роня не сразу поняла о ком речь. Потом кивнула. Саша — родственница Егора, а значит и его матери. — Что Егор — сущий младенец. А ещё, что ты его погубишь, — и засмеялась.
— Почему?
— Потому что таким странным его ещё никто не видел. Ты… молодец! — и Саша отсалютовала роне бокалом, а та в ответ нервно сглотнула.
Как-то стало некомфортно.
“Домой бы сейчас…”
— Слушай, Лев, — выдала она, оборачиваясь к громиле. — Я… домой хочу. А никак не заказать такси для любителей собак? А то с Николаем не всякий повезёт.
— Ты не останешься? — пьяно улыбнулся Лев.
— Не могу… Голова болит.
— В доме, — он мотнул головой. — Поспать можно…
— Хочу. Домой, — в голосе Рони появилась нервность, а во взгляде Льва горькое сожаление.