— Что?
— Всё хорошо?
— Иди ко мне.
Она прошла мимо Льва, мимо Саши и Леры, к калитке, за неё и по тропинке бесконечно долго, а сердце предчувствуя что-то нехорошее, сходило в груди с ума, колотилось безумно и будто голосок в голове шептал: «Беги, беги, беги к нему, девочка!»
Когда его фигура замаячила впереди, Вероника уже неслась так быстро как могла, и в итоге повисла на его шее, и почти сразу его губы, нашли её губы. Долгий, долгий поцелуй, который всё никак не заканчивался, а в горле уже скребло и губы начали шептать что-то глупое и нежное.
— Стой, стой, — остановил он. Сталь в глазах, решимость.
О чём он тут думал?
— О чём вы думали?..
— Вероника, мы больше не можем.
— Нет, — её будто кто-то толкнул в грудь, больно, так что вышибло из лёгких воздух.
Будто она теперь летела спиной вперёд не зная обо что ударится и где этот полёт прекратится. Острые пики ли там, или камни… теперь она одна. Теперь она останется одна.
Она его потеряла.
Но была же готова!
Ты же была к этому готова!
Так почему у тебя слёзы бегут по щекам, и почему ты дрожишь, будто околела, почему у тебя потерянный вид.
Он писал, что привязан к тебе, он писал, что тебе принадлежит.
Так может это просто сон? Может это тебе только снится? Проверь. Ущипни себя.
— Мне это не нужно, Вероника. Я тебе не дам, того, что тебе нужно. Я разрушу всё светлое, что в тебе есть…
Он любит тебя, ты же знаешь.
Ущипни себя, девочка. Он просто тебе снится.
Он просто запутался.
—…я не знаю, что с собой делать, я помешался, я не мыслю здраво и должен понять, что будет дальше.
Он трус? Да он же просто трус.
Он любит тебя, Вероника.
— Вы любите меня, Егор Иванович, — тихо сказала она, глядя ему в глаза.
— Да, — кивнул он. — Это самый вероятный диагноз.
На одну сладкую секунду всё окрасилось и стало цветным, а потом снова ушло во мрак монохромной старой киноплёнки. Он сказал "Да", а потом сказал "Нет". И подозрение, что он лжёт не ушло, понять бы что именно из сказанного не правда.
— И вы уходите?
— Ухожу.
— Потому что не хотите сделать мне больно?
— Потому что чем меньше мой мир, тем сложнее мне дышать. И пока я ничего тебе не пообещал, нужно всё прекратить. Приостановить. Прекратить, — его слова казались пустыми, как яичные скорлупки. ничего не значащими. По крайней мере так считало глупое Вероникино сердце.
— Меньше?.. Мир?..
— Он сужается до… моей комнаты, в которой должна быть ты. Ничего вокруг не вижу, это неправильно, — я не хочу видеть мир, за твоим плечом. — Я перееду, что-то придумаю. Хоть две недели. Три, я не знаю, сколько мне будет нужно!
— Мне вас… ждать?
Это не была надежда, Вероника не была так глупа. Она не верила в пресловутое «Я люблю тебя и потому оставляю!». Она пыталась понять его. И пыталась понять, как далеко он зайдёт в своих экспериментах.
Он эксперементирует со своими чувствами. Он анализирует, он всё записывает, это исследование и она там — подопытная. И чем больше его уничтожала эта история, тем больше он боялся делать следующий шаг.
Она любила долго. Сильно.
А ему кажется, что всё несётся с бешеной скоростью и никак не остановится, и он хочет сойти сейчас, пока не разбился вдребезги.
— Вам страшно, — шепнула она, видя, как дрожат его руки, как он отражает её потерянный вид, как хочет подойти ближе и снова поцеловать.
Он сжимал и разжимал пальцы, он то и дело делал к ней шаг, а потом отступал.
— Очень.
— А если станет хуже?
— То я буду верить в твоё милосердие.
— А если я не буду милосердна?
— Мне уже плохо при мысли об этом. Я не прошу у тебя времени. Время — это надежда, а я давать её не хочу. Я прошу у тебя просто… попытаться… Ты же понимаешь меня?
— Нет.
— Ты презираешь меня?
— Нет.
— Я не хочу сделать тебе больно. И лучше я сделаю это сейчас, чем когда будет…
— Какая глупость!
Вероника отступила и целовать его на прощание не стала. Он уже не казался ей бесстрашным и сильным. Он больше не казался ей самым лучшим. Ей казалось, что всюду теперь обман и горы ложных надежд, наверху которых стоят люди и велят: «Не верь нам», но манят яркими леденцами.
— Значит вы всё решили?
— Да. Мне нужно протрезветь. Я слишком… пьян, чтобы продолжать.
— Я вас поняла. Но мы всё-равно будем видеться… — спокойствие. Абслютное и беспощадное, будто кто-то заморозил тело превратив его в глыбу, и Егору даже страшно на это смотреть, а Веронике проще не дёргаться и не плакать. Всё это она оставит себе.