Маме не слишком нравилось, что Дани хочет взять в дом котенка. Но папочка обещал ее уговорить. Пусть Дани подождет, пока он снова вернется домой, и тогда они вместе пойдут и заберут Чарли.
Можно навестить Чарли сейчас, пока мама спит. Мама ни о чем не узнает.
Дани решила вынести башмаки и пальто в прихожую. Если одеваться в комнате, мама услышит, как она возится. Обычно мама спала очень чутко. Но теперь, когда Дани осторожно потянула на себя дверь, мама даже не шелохнулась. Она спала крепким сном.
Дани сунула ноги в башмаки. Уже маловаты. Папочка говорит, что всякий раз, когда его не бывает дома, она умудряется вырасти. Мама отвечает, что ему вообще не стоит от них уезжать. Зато пальто еще впору. И шляпка тоже. Дани потянула за поля, прикрывая уши, чтобы не слишком замерзнуть. На улице уже сгущались сумерки. Если ей хочется поглядеть на котят, нужно спешить. А потом она сразу вернется домой. Но Дани слишком увлеклась возней с Чарли. И напрочь забыла о времени.
Свернув обратно, к своему дому, Дани услышала вой полицейских сирен. Она побежала, решив, что мама уже проснулась, рассердилась, перепугалась. И вызвала полицейских, и теперь они ищут ее, Дани.
Прямо перед их домом улицу перегораживали две полицейские машины. На крышах мелькали сирены, дверцы были распахнуты. Подъехала еще машина, из нее вылезли еще трое. Они двинулись во двор, где уже стояли двое других полицейских. Папочкина машина тоже стояла у дома.
Входная дверь в доме Дани стояла настежь. Соседка, миссис Терстон, разговаривала с полицейскими. Она яростно жестикулировала, ежась от холода.
– О нет! – вскрикнула Дани. Они и правда ищут ее. Теперь мама ни за что не позволит ей взять котенка.
Ее никто не видел. Пока никто. Дани прокралась через соседский двор к задней двери своего дома – той, что вела в кухню. Сейчас мама увидит ее и сразу же велит полицейским уйти.
Но полицейские уже вошли в дом. Один из них стоял в дверях, между гостиной и кухней. На его большой голове красовалась лихо заломленная кепка, длиннополое пальто было расстегнуто, и медные пуговицы двумя ровными рядами сбегали вниз по толстому животу. Из-под лацкана пальто выглядывала золотистая звездочка.
Кто-то включил лампы. Все лампы в доме. И теперь всюду ярко горел свет. Маме не понравится, что горит так много ламп, а входная дверь распахнута настежь. Весь жар от печки уйдет в вечернюю январскую стужу.
Полицейский смотрел вниз, на пол, так что козырек от кепки закрывал ему половину лица. Когда она вошла в кухню, он не поднял головы. Сирены у дома выли так громко, что наверняка оглушили целый район. Где же мама?
Дани шагнула вперед и вытянула шею, оглядела гостиную, входную дверь, перевела взгляд за стоявший теперь прямо перед ней кухонный стол – туда, куда смотрел полицейский. Тогда-то она их и увидела. Мама была не в постели, но еще спала. Они оба спали – и мама, и папочка, – разметавшись по кухонному полу. Мама так обрадуется, что папочка уже вернулся. Ведь она говорила, что его долго не будет.
Мама была босиком, а папочка даже не снял пальто и шляпы – словно он вбежал в дом, и подхватил маму, и закружил ее по комнатам, и целовал, и качал, пока оба не повалились на пол. Может, это папочка не закрыл за собой входную дверь.
Он лежал поверх мамы, и Дани не видела его лица. И маминого лица не видела. Видела только красивые голые мамины ноги и подол красного платья. Юбка разлетелась по полу, большим красным сердцем легла вокруг них с папой.
Полицейский поднял глаза.
– Вот черт. Ребенок нашелся! – заорал он. – Мэлоун, сюда!
Другой полицейский, моложе, смуглее, но в точно такой же форме, показался у него из-за спины и прошел через кухню, обогнув алое сердце и спавших в нем родителей Дани. Он положил руку ей на плечо, увлекая прочь от загадочной картины на полу кухни.
– Держи ее подальше отсюда, пока мы не закончим, – велел толстый полицейский и указал на заднюю дверь. – И разузнай, что ей известно!
Через переднюю дверь в дом вошли еще несколько полицейских: она услышала их шаги.
– Идем, малыш, – сказал молодой полицейский. Голос у него был тихий и добрый. Правда, он так и не снял у нее с плеча своей большой, тяжелой ладони.
Порой папочка тоже говорил ей малыш. Но голос у полицейского, которого толстый назвал Мэлоуном, был не таким, как у папы. Он был мягким. А еще хриплым, словно Мэлоун им мало пользовался. Словно не пел во все горло и не кричал во всю глотку. Еще он был сильно моложе папы, но почему-то казался старше. У него был серьезный рот и темные, грустные глаза, прямо как у Регги, пса миссис Терстон.