Он сделал два-три глотка из фарфоровой чашки, которую вручила ему Сью, поспешно поставил ее на стол, схватил шляпу, пожал руку хозяйке, поклонился леди Перивейл и вышел из дому так стремительно, что даже самая проворная на свете горничная не успела его проводить.
– Ну, Сьюзен, – сказала Грейс, когда входная дверь захлопнулась, – ты, наверное, думаешь, что поступила очень умно?
– Как бы то ни было, это нужно было сделать, – ответила ее подруга, взбешенная поведением Холдейна.
– Но зачем, во имя всего святого, ты свела меня и этого человека?
– Я хотела, чтобы вы встретились. Я знаю, что он тебе нравится, а он тебя просто почитает.
– Почитает! Он едва решился передать мне чашку чая и действовал с такой осторожностью, словно подал еду прокаженной. Почитает! Чепуха! Когда он так явно верит самому худшему, что обо мне говорят.
– Но, может быть, он острее ощущает случившееся, чем любой другой, ведь ты была для него заветной недосягаемой звездой.
– Глупости, я знаю, что ему нравилось бывать у меня, он словно на лету ловил каждое мое приглашение. Наверное, потому, что у меня в доме всегда было много хорошеньких женщин, а возможно, это заслуга моего главного повара. Но вряд ли тут есть что-нибудь большее.
– Ну нет, тут именно нечто большее, он был в тебя глубоко влюблен.
– А он тебе об этом говорил?
– Он не из тех мужчин, что об этом говорят. Но мы с ним приятели со времен моего приезда в Лондон. Я давала уроки его сестре, когда они все жили на Онслосквер. Сестру он обожал. Она вышла замуж за военного и через год после свадьбы умерла в Индии, Артур часто о ней вспоминал. Она, бедняжка, очень ко мне была привязана. Но вот в прошлом году я заметила, что он больше склонен говорить о тебе, а я достаточно хорошо знаю психологию людей и понимаю даже то, о чем они умалчивают.
– Но если уже в прошлом году я для него что-то значила, почему он не сделал мне предложение?
– Потому что по сравнению с тобой он беден, а ты богачка.
– Это чепуха, Сью. Если я для него что-то значу – в этом смысле, – он бы никогда не смог осудить меня на основании досужей болтовни.
– Но ты не принимаешь во внимание ревность. Он думал, что ты поощряешь ухаживания Рэннока и хочешь выйти за него замуж.
– Но я же трижды отказала этому негодяю, – в отчаянии ответила Грейс.
– Что толку в отказах, если ты позволяла ему волочиться за тобой. Дважды в неделю он у тебя завтракал и был у тебя на побегушках, когда ты показывалась в обществе, например, на скачках в Аскоте и Хенли.
– Да, наверное, это было глупо с моей стороны. Теперь меня все порицают за это. Но уже поздно. До свиданья, Сью. И, пожалуйста, не расставляй мне больше ловушек. Твоя дипломатия успехом не увенчалась.
– Жаль, что он вел себя как медведь, но я рада, что вы встретились, несмотря на то, что он держался отчужденно. Он все равно тебя любит, уверена в этом.
– И ты полагаешь, что отверженная особа вроде меня должна быть благодарна любому мужчине за его расположение?
– Нет, Грейс, но мне кажется, что Артур Холдейн тот единственный мужчина, чья нежность имеет в твоих глазах некоторую ценность.
– Никогда не говорила тебе ни о чем подобном!
– А в этом нет необходимости. Не унывай, дорогая. Все образуется, и скорее, чем ты думаешь.
– Я не унываю. Я просто сержусь. До свиданья. Приходи завтра к ланчу, если хочешь, чтобы я тебя простила.
– Буду. Я, знаешь, больше ценю способности твоего повара, чем Артур Холдейн.
ГЛАВА 7
Экипаж леди Перивейл стоял у ворот дома мисс Родни, но прежде, чем она успела сесть, дорогу ей заступил тот, кого она меньше всего ожидала сейчас увидеть, хотя виделась с ним совсем недавно. То был Холдейн, который мерял шагами улицу напротив дома Сьюзен и поспешно перешел на другую сторону, увидев, что Грейс показалась из ворот.
– Не дозволите ли вашему экипажу подождать несколько минут, а мы немного пройдемся по парку, леди Перивейл, мне нужно сказать вам, что… что я очень хочу высказать, – промямлял человек, чье стилистическое мастерство критики превозносили до небес. В данную минуту, однако, он внезапно утратил дар слова и терялся в поисках самых простых выражений.
Грейс слишком удивилась, чтобы отказаться, молчаливо кивнула, и бок о бок они пересекли дорогу и вошли в парк через турникет, что почти напротив дома мисс Родни. Так пошли они рядом по укромной тропинке между двумя рядами зацветающих померанцевых кустов, позолоченных вечерним светом. Медленно шли они в напряженном молчании, не решаясь взглянуть друг на друга и в то же время ощущая прелесть весеннего вечера, и то еще более тонкое очарование, которое таилось в этой совместной прогулке.
– Леди Перивейл, когда я покинул гостиную мисс Родни, ум мой был в таком смятении, что мне очень захотелось побыть одному и на досуге обо всем подумать. Я все шагал здесь взад-вперед, и, наверное, это заняло немного времени, но мне показалось, что прошла целая вечность, и… и с глубочайшим смирением и презрением к самому себе я умоляю вас простить меня – за то, что я позволил себе мысленно вас осуждать. Но это ошибка ума, не сердца. Сердце мое вам не изменяло.
– О, мистер Холдейн, стоит ли извиняться? Ведь вы же поступили, как все остальные мои светские друзья, за исключением одной Сьюзен. Люди, знавшие меня со дня моей свадьбы, предпочли поверить тому, что я себя запятнала и теперь недостойна их знакомства. Не могу назвать это дружбой, потому что истинный друг не смог бы поверить в эти россказни обо мне.
– Ваши слова для меня как острый нож. Истинный друг, говорите вы! И я, который перед вами так преклонялся, оказался достаточно глуп, чтобы поверить клевете, потому что все твердили о том неустанно и с дьявольским упорством. Я сопротивлялся, отказывался верить, боролся и сдался, потому что люди настаивали, что все видели, и собственными глазами – да, сознаюсь, я тоже поверил этому. Но я полагал, что вы вышли замуж, однако по какой-то только вам известной причине хотите сохранить свое замужество в тайне. Я не мог думать о вас так, как думали другие, но решил, что для меня вы потеряны навсегда. Я встречал Рэннока у вас в доме, видел, как он повсюду вас сопровождает, и… и я думал, что вы его любите.
– Вы ошибались. Теперь я понимаю, как неумно вела себя, принимая его так свободно, по-дружески.
– Но вы потому ошибались, что этот человек не достоин доверия и расположения ни одной женщины в мире. Леди Перивейл, наверное, в прошлом году у вас могло возникнуть подозрение, что я переживаю сердечную борьбу…
– Не совсем вас понимаю.
– Значит, я хороший актер, во всяком случае лучше, чем воображал, если вы не догадывались, что я вас полюбил.
– Но я не вижу причины для этой сердечной борьбы, если… если это так.
– Не видите? Вы не знаете, нет вы не знали тогда, каким недобрым может быть мир, наш современный мир, который все в жизни оценивает лишь в соответствии с денежной стоимостью. Вы богаты, а у меня достаточно лишь для того, чтобы прилично жить, не заглядывая поминутно в чековую книжку. С точки зрения общества я бедняк, нищий…
– Но что для вас мнение других людей, если бы я поверила в искренность ваших чувств?
– Да, в этом-то все дело. Поэтому я и молчал. Моя гордость была уязвлена тем, что вы ставите меня на одну доску с таким человеком, как Рэннок. Были и другие, что вас преследовали, бездельники, моты и прожигатели жизни, для которых ваше состояние означало возможность предаваться презренным удовольствиям. И я видел, что вы поощряете Рэннока…
– Никогда я его не поощряла! Мне нравилось его общество, потому что он был ни на кого не похож. Мне было его жаль, жаль, что жизнь его не удалась, жаль его утраченных возможностей. Я думала, что его сердце разбито.
– Разбито сердце? Да, у негодяев это – последний козырь, и, к сожалению, он часто приносит выигрыш. Как будто это железное сердце может разбиться! У человека, который всю жизнь делал только зло, у человека, чья дружба погубила стольких людей моложе и лучше, чем он!