– Да, но что из этого следует?
– Вас видели вместе друзья моей клиентки и приняли за нее и, как следствие, возникла скандальная ситуация, которая серьезно повредила репутации этой дамы. И теперь, в случае если в суде возникнет дело о клевете, а оно, по всей вероятности, возникнет из-за вышеупомянутой ситуации, от вас зависит исправить положение, выступив свидетельницей и заявив, что это вы путешествовали с полковником Рэнноком в Алжире, на Корсике и по Сардинии прошлой зимой. Леди будет присутствовать на суде, и сходство между вами поможет развеять ошибочное мнение.
– Для начала, видела я вас и вашу даму-клиентку в…, – отвечала в ярости хористка. – Удивляюсь вашей наглости: придти к леди и просить ее свидетельствовать против самой себя! А теперь можете испариться, мистер Фонс, – сказала она, взглянув на карточку. – Мне с вами говорить больше не о чем.
– О нет, вам есть о чем со мной побеседовать, миссис Рэндалл. Вы просто должны узнать, какую компенсацию получите в обмен на помощь в этом маленьком дельце.
– Не верю ни одному вашему слову и очень хочу, чтобы вы закрыли за собой дверь с той стороны.
– Ну, ну, мэм! Разве это разумно так сердиться на человека, который пришел предложить вам очень выгодную сделку?
– Что вы понимаете под словом «выгодная»?
– Я имею в виду следующее: если дело о клевете окончится успешно вследствие вашего участия как свидетельницы и вы присягнете, что были с Рэнноком с начала и до конца того маленького путешествия, я готов заплатить вам сто фунтов. Сто фунтов за одно утро работы! Не так уж плохо, а?
Она уже не была бледна. Внимательно рассмотрев дружелюбное лицо Фонса, она, казалось, успокоилась.
– Садитесь, – пригласила она и тоже села напротив, опершись локтями на стол и положив на руки подбородок. Он заметил на руке обручальное кольцо и еще два-три кольца, черепаховое и с гранатами на левой руке. Время ее расцвета было позади, и радужные перспективы, сопутствующие молодости, тоже канули в вечность.
– Сто фунтов это немного, если ваша клиентка богата, – сказала она. – Конечно, я догадываюсь, кто эта дама, это леди Перивейл. Мне говорили, что я очень на нее похожа. Если так, то она может заплатить и две сотни с такой же легкостью, как одну. Я не стану рассказывать всем на суде о своей жизни и приключениях за меньшую сумму.
– У вас суровый характер, миссис Рэндалл.
– Жизнь тоже обошлась со мной сурово, мистер Фонс. Не могу отрицать, вы сами видите, в какой нищенской дыре я живу. А я не привыкла к этому. Я жила как настоящая леди с восемнадцати лет, и эти отвратительные меблирашки действуют мне на нервы. Вот почему я была с вами груба, когда вы вошли, – заключила она с небольшим смешком, который показался ему не совсем искренним.
– Хорошо, миссис Рэндалл, если вы окажете услугу моей клиентке, я уверен, она щедро отблагодарит вас.
– Но пусть заплатит двести монет, и ни пенсом меньше, прежде чем я стану давать показания.
– Ну, хорошо, посмотрим. А пока, в надежде на будущее, извольте принять эту мелочь, – ответил Фонс, вручая ей десятифунтовую бумажку. Он бы дал больше, будь окружающая обстановка получше, но он рассудил, что комнаты ее стоят всего десять шиллингов в неделю, и, по-видимому, она дошла до крайней нужды, поэтому может сразу же все истратить…
– Благодарю, – сказала она, пряча бумажку в потертый кошелек, но наметанный глаз Фонса уже оценил все его содержимое: шесть пенсов и несколько медяков.
В эту минуту дверь внезапно отворилась, и Фонс, сидевший напротив, успел заметить, что открыл ее мужчина, который при виде Фонса быстро ее захлопнул и сбежал по лестнице. Фонс вскочил и увидел в окно посетителя, вышедшего из дома. То был высокий мужчина, широкоплечий, с бычьей шеей, пестро одетый, и за ним по пятам следовал фокстерьер.
– Сожалею, что спугнул вашего друга, – сказал Фонс.
– Пустяки! Придет в другой раз, если захочет увидеться, – равнодушно ответила миссис Рэндалл.
Она снова побледнела, как при упоминании имени Рэннока, и в глазах появилось мрачное выражение. Вряд ли она рассчитывала услышать от этого посетителя что-нибудь приятное.
– Кто-нибудь из старых друзей?
– Ну да, о, Господи, достаточно старый. Знаю его чуть не с детства.
– Но, наверное, он не относится к числу друзей любимых?
– У меня вообще нет таких, – оборвала она его. – Единственное Мое желание – жить одной, чтобы меня никто не беспокоил.
– Такое желание нельзя назвать неразумным, мэм. А теперь, не будете ли вы столь добры, не подарите ли мне свою фотографию, которая вам самой кажется наиболее удачной?
– Значит, не сегодняшних времен, – ответила миссис Рэндалл. – Теперь они, правда, убирают морщины, но не могут скрыть отвисший подбородок. Пожалуйста, я дам фотографию, если хотите. У меня их много. Когда я выступала на сцене, фотографы приставали, как чума, и еще когда я разъезжала в экипаже по Лондону и сама правила лошадьми. Но теперь меня больше не беспокоят. Теперь на рынке другие лица.
– И ни одного красивее вашего, мэм.
Она с усилием вытащила ящик из рассохшегося комода красного дерева и достала с дюжину карточек кабинетного размера. Фонс отобрал две лучшие и вежливо поблагодарил за любезное одолжение.
– У вас есть мой адрес, миссис Рэндалл, – сказал он, вставая и берясь за шляпу, – дайте мне знать, если перемените место жительства.
– С десяткой в кармане я этого сделать не могу, но, во всяком случае, еще неделю-другую смогу продержаться без работного дома.
– Кстати, вы не могли бы мне сказать, где теперь находится полковник Рэннок? – спросил Фонс, пожимая ей руку.
И он почувствовал, как она похолодела. Да, она любила Рэннока, – подумал он, – любила и гневается за то, что он ее оставил.
– Нет, не могу, – ответила она, глядя на него пристально и опять побледнев.
– Мне сказали, что он уехал в Сан-Франциско, через Нью-Йорк, а затем должен был проследовать на Аляску, на золотые прииски.
– Да, я тоже думаю, что он туда уехал.
– А когда он уехал?
– В марте, но я не помню, какого числа.
– А вы не помните, откуда он уехал в Америку, из Ливерпуля или Саутхэмптона?
– Я ничего о нем не знаю с тех пор, как он уехал из Лондона.
– Хорошо, миссис Рэндалл, я дам вам о себе знать, и скоро. До свиданья.
Фонс ушел, удовлетворенный успешным визитом. Теперь все пойдет как по маслу. Требуется только клеветническая публикация, на основании которой можно возбудить дело, а за ней дело не станет, как он и обещал леди Перивейл.
Да, он чувствовал удовлетворение. И в то же время впал в глубокую задумчивость. Было нечто, чего он не понимал в ее поведении: это странное смешение гнева и страха, испуганное выражение лица, бледность, появлявшаяся всякий раз, когда речь заходила о Рэнноке. Во всем этом было что-то нехорошее, она что-то скрывала, отчего само имя Рэннока вызывало у нее испуг.
Фонс внимательно изучал ее лицо в те четверть часа, что они провели tête-à-tête и не думал, что она дурной человек с криминальной точки зрения. Он не думал, что она его обманула или слукавила. Если с Рэнноком случилось что-нибудь плохое, то не она содеяла зло. В конце концов испуг и возбуждение могут быть отнесены на счет скверного состояния нервов и вспыльчивости, присущей женщине, которую страстно любили, а потом так плохо с ней обошлись, оставив прозябать в бедности, и это совершил человек, которого она тоже любила. Возможно, выражение лица, которое он принял за испуг, было вызвано вовсе не страхом, а обидой.
Фонс телеграфировал леди Перивейл, прося о свидании и явился в Раннимейд Грейндж на следующий день к вечеру. Он не видел миледи после их первой встречи и был удивлен переменой в ее внешности и манере себя держать. Прежде она была сама мрачность, а сегодня излучала радость. Исчезли нервная раздражительность и яростное негодование. Теперь она говорила о своих неприятностях в деловом тоне и как о нелепой случайности.
«Что-то произошло с тех пор, как я ее видел, что-то, изменившее все течение ее жизни», – подумал Фонс. Через несколько минут он проницательно догадался о причине, когда леди Перивейл попросила сделать его сообщение в обществе друга, чьему суждению она доверяет, и в комнату вошел Артур Холдейн.