Фонс подверг память лодочника большому испытанию, задавая многочисленные вопросы касательно внешности незнакомца, и, хотя и с трудом, но составил некоторое общее представление о нем из того, что запомнилось владельцу лодки.
– Немногие берут лодку в такое время года, – сказал лодочник, – но этот сказал, что у него есть племянница, она живет в Хайте и он хочет покатать ее как-нибудь днем по морю. Он еще сказал: «Может, уже стемнеет, когда я приведу лодку обратно, но я старый морской волк, и ты не бойся, что я лодке вред какой причиню». Это был высокий, на вид сильный парень, похожий на моряка, так что я ему поверил, а он вот эдак со мной поступил, – обиженно закончил лодочник свой рассказ.
– Если вы точно скажете, какого числа он взял лодку, заплачу соверен, – ответил Фонс.
Получив такое стимулирующее обещание, лодочник сказал, что, пожалуй, найдет число. У него была самодельная тетрадка, в которую он записывал, когда и за сколько «сняли» лодку, и он, конечно, должен был отметить тот день, когда отдал лодку «даром» и как его обманули. Фонс пошел к нему домой, в причудливую старую хибарку между рекой и воротами, ведущими на причал, и не отставал от него, пока не положил в бумажник копию нужной ему записи.
– Мне, может быть, понадобится ваша помощь на следующем судебном заседании, но вам заплатят за потраченное время.
– Благодарю, сэр. Я знаю, что этот верзила был тот еще фрукт.
Так Фонс получил на свои вопросы все ответы, которые могло дать пребывание в Саутхэмптоне.
Наутро он вернулся в Лондон и провел волнующий вечер в «Бойцовом петухе» в обществе мистера Болиско и небольшой сплоченной группы его поклонников, из которых одни были букмекерами, а другие представляли благородную боксерскую профессию. Все разговоры сводились, преимущественно, к событиям на беговых дорожках и на ринге, и хоть эти беседы не дали прямых ответов на некоторые вопросы, но Фонс получил возможность использовать всю мощь своей проницательности и познаний в психологии, следя за проявлениями характера Болиско.
«Дикий, двуногий зверь», – подытожил Фонс свои наблюдения, возвращаясь из спортивной таверны. На следующее утро он, беседуя в уединенном помещении с хозяином «Бойцового петуха», получил более чем прямые ответы на оставшиеся вопросы.
Во-первых, что связывало Кейт Делмейн, в девичестве Проджерс, и Джима Болиско. Мистер Лодвей, теперешний владелец кабачка, тогда был барменом у Билла Проджерса, хозяина «Бойцового петуха», и помнил Китти Проджерс, когда ей было лет пятнадцать, упрямую и заносчивую девчонку в фартучке, но она всегда была красоткой и всегда с дьявольски тяжелым характером. Была она единственным ребенком, росла без матери, о которой никто ничего не знал. Она умерла до того, как Проджерс стал владельцем «Петуха». Девушка и отец часто ссорились, и Болиско, квартировавший у них время от времени, обычно брал сторону Китти, и порой у них с Проджерсом дело доходило до драки. Вот с этого времени, – заключил мистер Лодвей, – боксер и Китти стали держаться вместе.
– Значит Кейт и Болиско влюбились друг в друга?
– Ну, они вроде бы подружились, только она всегда была своенравная, и никто не думал, что эта дружба может привести к чему-нибудь серьезному. Болиско тогда был красивым парнем, до того, как ему хаммерсмитский негр сломал нюхало. Но с Китти он был в друзьях год, а то и два, более или менее прочно, хотя Кейт ни с кем не могла ужиться мирно. И потом однажды, после ссоры с отцом, она ушла из дому и поступила в «Великолепный театр». Ее туда сразу взяли. В семнадцать-то лет она стала такой красавицей, что достаточно ей было только показаться менеджеру и порядок. Наверное у него было человек сорок таких девушек и он всем платил одинаково. К этому времени ее папаша уже пил горькую, дела у него шли все хуже, и ему до нее было дело, как до убежавшего котенка. Но я и еще один-два парня отправились разузнать, где она, нашли ее в приличных меблированных комнатах на Кэтрин-стрит, и она строго себя соблюдала. Но через полгода у нее был уже дом в Сент-Джонс Вуд, и она разъезжала в карете, словно герцогиня. И за все это платил денежки один покровитель Болиско, баронет из Йоркшира очень молодой и зеленый, как ранняя капуста.
– И Болиско был при ней?
– Господи, конечно! Он не собирался терять ее из виду, пока на нее тратился этот молодой мозгляк.
– Очевидно, мистер Болиско немножко склонен к мотовству?
– Да нет, множко. Никогда у него деньги долго не держались, хотя щедрости особой за ним тоже не наблюдалось, насколько мне известно. Все уходило на компанию таких же бездельников-боксеров или на бега. Конечно, ему иногда везло, но, как правило, Болиско в игре не счастлив. Вот, например, насколько я знаю, у него было четыре сотни фунтов чистоганом меньше года назад – выиграл на Городских и Загородных скачках, но я не уверен, что у него осталось хоть что-нибудь кроме того что она ему подкидывает.
– Вы имеете в виду миссис Рэндалл?
– Ну конечно! И мне он задолжал за квартиру и стол за девять недель. И я бы этого не потерпел, но он как бы приманка для посетителей. Молодежь любит с ним якшаться и послушать его байки.
– И он также подает им хороший пример по части пьянства?
– Ну я вовсе не поощряю своих клиентов пить больше чем они способны удержать. Но так как все остается при нем как у джентльмена.
– Вы этого не запрещаете. А скажите, как вы узнали о тех деньгах, что были у Болиско в марте?
– Но я про март вам ничего не говорил!
– Нет, но это было примерно в марте, а, может быть, в апреле прошлой весной, когда Болиско вдруг разбогател, разве не так?
– Это было после весенних Эпсомских скачек, то бишь примерно в конце апреля.
– Верно. А он показывал вам деньги?
– Он просил меня разменять их – четыре полусотни и две сотенных. Он ими получил выигрыш и хотел раз менять десятками и пятерками. И я две сотни тогда заплатил своему пивовару и дал Болиско чек на мой счет в «Лондонском и провинциальном банке» в отделении Бэттерси.
– А вы не записали случайно номера банкнот?
– Нет, конечно. Достаточно того, что у меня появились деньги, и я смог положить четыре полсотни на мой счет в банк.
– Но Болиско не часто бывает так богат?
– Да нет, наверное. Частенько у него при себе десятка или двадцать фунтов бумажками после забега, но он не купается в полтинниках и сотнях «Ну, Джим, – я говорю ему, – ты опять вынырнул на поверхность?» – «Да, приятель, – отвечает, – теперь немножко хватану воздуха».
ГЛАВА 17
Небо было свинцово-серое, шел сильный дождь, тот самый, что обычно намерен идти долго, когда Фонс направил свои стопы со Слоун-сквер на Селберн-стрит, в Челси. «Такая погода расстраивает скрипичные струны и женские нервы, – думал Фонс, – она, наверное, в истерике».
– Ну, Бетси, как поживает сегодня первый этаж? – спросил он, когда маленькая служанка открыла ему дверь.
– О, сегодня она просто взбесилась: камин в гостиной дымил все утро, и она из-за этого не в себе, но вы ее развеселите, с вашего позволения.
– Не знаю, не уверен, Бетси, – ответил мистер Фонс, который вовсе не ощущал себя вестником радости.
– Входи, что стоишь, – сказала раздраженно миссис Рэндалл, услышав стук в дверь.
Она скорчилась в три погибели перед камином, а в комнате было серо от дыма, и одета она была в ужасное одеяние из засаленного мятого плюша, украшенного тесьмой из бус, ныне висевшей клочьями, одеяние, которое она называла своим вечерним платьем. Но в свои «нехорошие» дни она носила его и за завтраком, чаем и обедом, а иногда он служил и ночным капотом, когда вступала в свои права игла с морфием, и миссис Рэндалл бросалась в постель, чтобы забыться тяжелым сном на всю долгую ночь.