-- Я ни на чем и не настаиваю, - перебил он ее, дотронувшись до ее руки. Она вздрогнула от его прикосновения, но руку не убрала.
Ночью, безуспешно пытаясь заснуть, она вновь прокручивала в голове этот эпизод. Нельзя жить прошлым, это понятно, -- стучалось в голове, -- но это же не значит, что надо вот так вот, с первым встречным... Или наоборот - как раз так и надо? Я слишком помню Олега, его глаза, губы, руки... Наверно, надо попытаться понемногу стереть эти воспоминания, иначе я так и завязну в собственном прошлом... Пора оживать. Хотя бы попробовать снова почувствовать себя женщиной...
Думать об Олеге она себе сознательно запрещала. Старалась отвлекаться - благо, Гоша предоставлял ей для этого уйму возможностей. Было совершенно не до рефлексий...
Люба просто устала от режима ожидания. От неопределенности, недосказанности, незавершенности ситуации, в которой они с Олегом оказались тогда. Она была еще молода, ей хотелось жить и радоваться этой жизни. Однако "хотеть" и "мочь" не всегда в этом мире тождественны. Она как-то незаметно, исподволь загорелась идеей, что называется, выбить клин клином - перекрыть свои воспоминания о Шугаеве общением с другим мужчиной. Вадим идеально подходил на эту роль: ни на что серьезное он не претендовал, в ее душу не лез, на свободу не покушался. Самое то...
И Люба, сама не отдавая себе в этом отчет, стала двигаться в выбранном направлении. Ей захотелось наряжаться. Во время очередного выезда в город был куплен красивый сарафан, а еще Люба не отказала себе в удовольствии заглянуть в магазин парфюмерии и косметики, откуда вышла с увесистым пакетом.
Она словно расцвела, и Вадим не мог этого не почувствовать. Как-то во время их дневной встречи они зашли неглубоко в море - Люба боялась отплывать далеко от берега и стремилась находиться в той зоне, где могла хотя бы на цыпочках достать до дна. Они о чем-то говорили, когда мужчина приблизился к ней почти вплотную и накрыл ее руку своей. Она осеклась на полуслове и подняла на него глаза. Вадим осторожно привлек ее к себе и нежно поцеловал. Люба не противилась ему, скорее, пыталась подойти к делу с почти математическим расчетом. Ей было приятно, но не более того. Долгое время без мужчины дается непросто, однако в данном случае речь шла исключительно о физиологии - никакого душевного волнения, которое не было бы связано с телесным, она не испытывала.
-- Ты придешь ко мне завтра? - спросил Вадим, продолжая держать ее в объятиях.
Люба неуверенно кивнула в ответ.
На следующий день он встретил ее на повороте недалеко от своей гостиницы. В этот раз они почти не разговаривали.
Оказавшись в комнате Вадима, она бестрепетно позволила ему себя раздевать. Но едва он притянул ее к себе, целуя и пытаясь избавиться от остатков одежды, перед ее глазами совершенно отчетливо возникло лицо Олега. Возник резкий диссонанс. Еще минута - и будет поздно. Едва Люба осознала эту истину, как она схватила сарафан и отчаянно пробормотав: "Прости, я не могу!", выбежала из номера. На ее счастье в коридоре никого не было, и она смогла одеться, не привлекая внимания. Убегая по лестнице, она слышала, что Вадим что-то кричит ей вслед, но это уже не имело никакого значения.
По дороге домой она еле сдерживала слезы. Гоша еще сладко спал, Лидия Алексеевна тоже прилегла отдохнуть. Люба вышла во двор, села на лавочку и зарыдала в голос. Она впервые отчетливо увидела, что то чувство, которое они с Олегом дружно называли "поправка на гендерную принадлежность", во все века и у всех народов обозначалось жестоким словом "любовь". Ей было страшно признаваться себе в том, что она любит его, но ситуация повернулась таким образом, что никакой защиты больше не было. Люба с отчаянием убеждалась в том, что никакой роман "клин клином" ей даром не нужен, он только мешает, вызывая отвращение к самой себе... Она сможет быть или с Олегом - или с тем, к кому будет испытывать какие-то настоящие чувства. Иначе никак.
***
Прошло еще около двух лет, когда во дворе дома, где жили Ромашовы, появился человек, присевший на лавочку у их подъезда. Мужчина был молод, но сильно хромал, а волосы его были уже предательски тронуты сединой; лицо пересекал глубокий шрам. Рыжеватая борода прикрывала его лишь отчасти. Он явно нервничал, судя по тому, что держал в руках телефон, не решаясь-таки, видимо, набрать какой-то номер, и курил одну сигарету за другой. Внимание привлек знакомый женский голос с детский площадки, расположенной метрах в пятидесяти от него.
-- Гоша! Гоша, я кому говорю? Слезай! Я до тебя просто не дотянусь иначе. Держись крепче, пожалуйста! Погоди, у меня звонит телефон... Да, мам. Хорошо. Мы скоро придем - вот только Георгий Олегович с лестницы своей слезет...
Мужчина неуверенно поднялся со скамьи и, будто не замечая своей хромоты, пошел в сторону площадки. Ему многое довелось повидать и испытать за свою относительно недолгую жизнь, но последние несколько минут стали самым, пожалуй, ярким ее впечатлением. Он был на грани жизни и смерти, когда его подобрал нелюдимый знахарь, живший в глуши. Долгими месяцами он терпеливо выхаживал своего непрошенного гостя, пытаясь восстановить в его израненном теле прежние возможности. Современная медицина подтвердила бы, что лекарь-отшельник сотворил настоящее чудо: выжить после той страшной катастрофы, получив такие увечья, едва ли было реально... А он выжил. Остались шрамы и хромота. Но разве это имело хоть какое-то значение сейчас?..
Он молча смотрел на детскую площадку, пытаясь восстановить внезапно сбившееся дыхание, как-то успокоить рвущееся из груди сердце. Смотрел - и обмирал.
Он был уверен, что она помнит его, хотя и не особенно верил, что ждет. Поэтому никому ничего не сообщая, приехал сразу сюда - нужно было понять, в какую сторону идти дальше. Долгие месяцы, проведенные без движения, заставили многое переосмыслить, и в какой-то момент он решился себе признаться в том, что Люба - его единственная опора в жизни. Сколько он себя помнил с момента их знакомства - она все время, зримо или незримо, была рядом с ним. И внезапно Олег ощутил, что это и есть самое главное для него, самое важное. Знать, что она есть. Что она может его не понять или не согласиться с ним, но в глубине души всегда будет за него переживать.
Это было некое слабое подобие веры в Бога. Шугаев был убежденным агностиком: на нем не было креста, и вещами, с которыми он никогда не расставался, были отцовская расческа и подаренная Гариком зажигалка - он исправно перезаряжал ее раз от раза. Никакая сила не могла бы его сдвинуть с этой позиции. Во всяком случае, до настоящего момента. Но то чувство, когда ты знаешь, что кто-то неустанно болеет за тебя, радуется за тебя, помнит о тебе - это первый шаг от безбожия.
Увидев ее с ребенком, он на мгновение опешил. Но с математикой у него всегда было все замечательно, и Олег окончательно утратил связь с реальностью, глядя на то, как шустрый светловолосый мальчишка по имени Гоша (Георгий Олегович - а что, звучит! - Неужели в честь Гарика?.. - пронеслось в голове) резво карабкался с одной лесенки на другую...
Если не считать ультракороткой стрижки, делающей ее хрупкой и похожей на подростка, Люба почти не изменилась. Движения стали чуть более плавными, походка - мягкой, голос - чуть более глубоким и звучным. Она безусловно постройнела и похорошела - так многих любящих мам украшает материнство...
Люба привычно собрала разбросанные песочные принадлежности, поймала ребятенка в охапку и пошла в сторону дома.
-- Лю, - услышала она до боли знакомый хрипловатый от волнения голос, - скажи мне, кто твой парикмахер - я ему руки оборву?..
Гоша с удивлением наблюдал за тем, как его игрушки падают на асфальт.
***
Выглянувшая с балкона Лидия Алексеевна (куда они там запропали - обед стынет!) увидела обескуражившую ее картину: ее дочь, держа внука на руках, находилась в крепких объятиях какого-то человека, и оба взрослых при этом одновременно смеялись и плакали.