Больше всего это похоже на тупое бабское желание насолить. Причем, удастся нагадить сразу всем, - хихикнула девушка. Потому что ожидания Гриши от нашей встречи мне вполне очевидны. Допустим. И что? Вот проснусь я завтра не у себя дома. Окей. Предположим, Городков останется доволен, тут Люба в себе не сомневалась. Прекрасно. Это до той поры, пока не станет ясно, что для нее это просто попытка отвлечься. Тут-то его самолюбие будет еще как уязвлено...
А она? А Шура? А родители? Родители не поймут. Следовательно, подобное действие будет воспринято исключительно как масштабная провокация. С нервами и прочими прелестями. Шуре будет больно и обидно - это еще очень мягко сказано. И это однозначно станет жирной точкой во всей их необычной истории.
А ей? Люба попыталась на минуту погрузиться в эту воображаемую реальность, и увиденное ее обескуражило. Возникло чувство непреодолимого отвращения к самой себе. И к Городкову, пожалуй, но все же к себе - в первую очередь.
Люба опомнилась и перезвонила Грише. Ответа не было - шла репетиция. Она наговорила сообщение на автоответчик, для верности продублировав его смской, и, ощутив себя относительно удовлетворенной (хотя бы от одной несовершенной глупости), переключилась на какие-то рабочие вопросы.
***
Вечером Шура поехал провожать Любу и почувствовал какую-то отстраненность. Ее явно что-то тяготило. Он пытался было разговорить девушку, но она отвечала односложно, а потом, помолчав и, видимо, обдумав наболевшее, решила объясниться.
-- Слушай. Наверно, надо заканчивать это все как-то...
-- Почему?.. - у Шуры будто все внутри оборвалось, и привычный цветной мир стала заполонять ненавистная серая пустота.
-- Ну, не женишься же ты на мне, в конце концов, - спокойно и взвешенно сказала она, уверенная в своей правоте.
-- А почему ты решила, что я не женюсь?.. Если ты насчет Насти, то вопрос решился.
-- Уже? - усмехнулась Люба, - быстро ты...
-- Уже. Ты просто сама не хочешь?..
Тишина длилась с полминуты. Мужчина прервал молчание первым.
-- Ты любишь его? - он спрашивал про Олега, автора сообщения в чате.
-- Да не знаю я... - вяло ответила Люба, окончательно запутавшись в сложившейся ситуации.
-- Я готов, - дрогнувшим голосом произнес Шура.
Она удивленно подняла на него глаза.
-- Готов к чему?
-- Мы оформим тебе командировку в город, где он живет. Ты полетишь туда и разберешься, тот ли это человек, кто тебе нужен. Боюсь, иначе мы не справимся. Я здесь бессилен, ты знаешь мои принципы: я свободен, но моя свобода ограничивается свободой других людей. В данном случае - твоей. И решать - тебе.
Люба в тот момент поняла очень многое. Он смотрел ей в глаза, не пытаясь склонять ее к какой-то личной выгоде. Не шутил и не издевался - она прекрасно видела, что его слова абсолютно серьезны. И еще она чувствовала, всей душой чувствовала: только искренне любящий человек мог предложить своей женщине сделать по-настоящему собственный выбор. Желая счастья прежде всего - ей. Хотя сама мысль о том, чтоб отдать ее другому, была непереносимой.
И она впервые осознала, что, пожалуй, это всерьез. И даже идея о возможном замужестве перестала казаться настолько несуразной, как раньше. Ее собственная боль от не сложившейся истории померкла, выцвела в глубине его мгновенно постаревших глаз. Люба никогда не думала, что человек, в котором еще несколько минут назад жизненная энергия била ключом так, что она могла только позавидовать его окрыленности, мгновенно может стать практически стариком с добрым, грустным и совершенно беспомощным взглядом. Она внезапно предельно ясно поняла, что не хочет, чтоб он уходил из ее жизни. И не испытывает ни малейшей потребности ехать за тридевять земель, чтоб в этом убедиться.
***
Боясь огласки своих отношений, они не стали предпринимать попыток совместной встречи нового года. Но утром тридцать первого декабря она, сославшись на встречу с подругой, отправилась в Измайлово. И для Шуры это был лучший из всех встреченных им, пусть и несколькими часами ранее, новый год. Поймав ее у метро, он хохотал: только что пришла смс от его студентов, в которой те, поздравляя, желали ему удачи, счастья и здоровья в личной жизни? Они еще долго смеялись, вспоминая заботливых учеников.
Пользуясь поводом, Шура затащил Любу в ближайший ювелирный. До этого она отказывалась от его подарков, поскольку он, боясь делать сюрпризы, предпочитал предварительно советоваться с ней. Увидев результат первого его выбора, она с негодованием выскочила из магазина. Выйдя вслед, он узнал, что ей пока дорога жизнь, и при ежедневной необходимости пользоваться общественным транспортом она не намерена носить серьги стоимостью, как она выразилась, "с половину жигулей". Но в этот раз Люба сменила гнев на милость, оставшись, правда, верна своей позиции относительно стоимости изделия, и согласилась принять в подарок довольно скромные золотые сережки без каких-либо камней, но с алмазной огранкой, придававшей украшению элегантность. Сама она привезла Шуре в подарок комплект постельного белья и сочла несправедливым обделить его возможностью ответить.
После новогодних праздников наступила пора экзаменов - что у Любы, что у Александра. Виделись они в-основном урывками. Но тут любин папа, известный физик, академик РАН, собрался в командировку на несколько дней. Была - не была, - подумала она, решив наконец развеять мамины сомнения на предмет того, что у дочери, возможно, кто-то есть.
Тем же вечером Люба поговорила с мамой. Ее опасения не подтвердились: мама весьма спокойно восприняла новость о романе с начальником. Тем более, что это была не совсем новость: как известно, материнское сердце - вещун, и мама по ряду причин уже почти обо всем догадывалась. Лидия Алексеевна очень любила свою единственную дочь, и готова была всегда ее выслушать и поддержать, с чем бы та к ней ни обратилась. Поэтому особенного потрясения ни у кого не было. Понятно, что факт наличия у начальника четверых детей от предыдущего брака мало кого мог воодушевить, но с учетом того, что развод состоялся еще до знакомства с ее дочерью... в принципе, как мать, она не видела ничего криминального в этом романе. Лидия Алексеевна смотрела на довольное лицо Любы, когда та прибегала, поговорив с ним по телефону; понимала, что это именно он, а не подруга приглашает ее на выставки и в театры; знала, что начальник провожает ее до самой двери в общий коридор, боясь отпускать одну в вечерний подъезд... В конце концов, - решила мама, - это ее выбор. И, зная по опыту знакомых, что выбор этот может быть несравнимо хуже по множеству критериев, дала добро на знакомство с кавалером.
Идея состояла в том, что на время папиной командировки Шура захотел переманить Любу к себе в берлогу, чтоб хоть немного времени побыть вместе в спокойной обстановке взамен встреч на бегу в последнюю неделю. И его представления о порядочности подсказывали ему, что без знакомства с мамой барышни подобное приглашение в гости на несколько дней будет выглядеть не особенно прилично. Да и Люба на такое не пойдет, ей дороги хорошие отношения с семьей. Папе она пока боится признаваться - оно и ясно, но и это не за горами, - он, как человек более опытный, прекрасно это понимал.
И Лидия Алексеевна, и Александр Иванович изрядно волновались. Оба они в глубине души очень хотели друг другу понравиться - хотя бы ради спокойствия Любы. Ну и для упрощения прочих бытовых моментов.
Мама приготовила мясо по особому рецепту, который приберегала для самых торжественных случаев. Напекла блинов - Люба как-то обмолвилась, что любимая шурина забегаловка - "Теремок". И радушно вышла встречать гостя, преодолевая некоторую взаимную неловкость. Шура, в свою очередь, явился с цветами и коробкой конфет "Ферреро Роше", будучи также осведомлен о маминых слабостях. Разговор очень быстро сменил окраску с нервозно-формальной на практически семейную: Лидия Алексеевна с Шурой, будучи представителями одного поколения, мгновенно нашли общий язык и, более того, выяснилось, что у них преподавала одна и та же физичка в старших классах - просто имя у учительницы было редкое, и когда мама его произнесла, Шура автоматически добавил к имени-отчеству и фамилию... После маминого выпуска Агния Марковна ушла в другую школу, где как раз переходил в восьмой класс юный Шурик Светлов.