Вскоре Люба подхватила какой-то вирус и была вынуждена оставаться дома, лежа с температурой. В один из этих дней Шура приехал ее навестить - и, уходя, столкнулся в дверях с Борисом Афанасьевичем, с которым они уже были знакомы по какой-то общей работе. Отец радушно предложил выпить еще чаю, если Александр не очень спешит. Тот с удовольствием согласился. Чаепитие прошло в доброжелательной атмосфере - хозяин дома дал понять начальнику дочери, что тот пока не совершил фатальной ошибки, раз Люба сияет глазами и явно чувствует себя лучше.
Однако Борису Афанасьевичу хотелось все же прояснить ситуацию, причем не с дочерью - со Светловым. По-мужски. И когда та вышла из комнаты, он спросил напрямую:
-- Шур, что это все значит?
Светлов по привычке пожал плечами, откидывая назад длинную прядь, выбившуюся из хвоста.
-- Ты о чем сейчас?
-- У тебя на телефонной заставке ее фотография. Это формальное основание для вопроса.
Шура усмехнулся: действительно, прокол вышел. Он еще давно установил себе на дисплей в качестве обоев фото любиного глаза. До этого момента никто не высказывал открытых предположений, хотя вопросы пару раз задавали. Отцовский же мимолетный взгляд сразу ухватил суть.
-- Борь, я люблю твою дочь, - невозмутимо произнес Шура, глядя Ромашову в глаза.
-- И? - негромко спросил Борис Афанасьевич чуть осипшим голосом.
В этот момент вернулась Люба, и беседа была естественным образом прервана.
Через пару недель весь рабочий коллектив Александра Светлова собрался посетить выставку в доме художника на Крымском валу. А после выставки Любе позвонила близкая подруга и пригласила на шашлыки - у ее молодого человека был небольшой загородный дом. Все они были уже давно знакомы между собой, и никакой официальной части не предполагалось. Да и шифроваться, естественно, было не от кого. Согласились. Оставалось уладить дело с родителями, и самым разумным для Шуры в сложившейся ситуации было отправиться вместе с Любой к ней домой, дабы изъявить стремление сопровождать дочь хозяев к подруге. Что, собственно, и было сделано. Девушка позвонила маме и предупредила, что к обеду приедет не одна.
-- Ох, - только и сказала Лидия Алексеевна, впрочем, радуясь, что все наконец приобретет какую-то определенность: надоело уже всем между собой делать вид, что ничего не происходит.
Люба несколько опасалась реакции Бориса Афанасьевича - отец никогда еще не давал разрешения на отъезды с ночевками в компании мужчины, вернее, просто не было таких эпизодов. Но выбранная тактика сработала безотказно: видя, что ухажер явился лично и намерений своих не скрывает, отец возражать не стал. В конце концов, запретить я ей уже ничего особенно не могу. Все равно они давно уже не за ручку ходят, - определил для себя папа. Только без шлема чтоб - никуда! А то беда с этими мотоциклистами...
***
Выходные прошли на ура. И компания сложилась отличная - мужчины прекрасно нашли общий язык, занимаясь приготовлением шашлыка и расчисткой сада от накопившегося за осень и зиму мусора - веток, листвы и прочей дребедени. Люба с Ниной тем временем накрыли на стол в доме - ужинать на улице было еще слишком холодно - и сидели трепались. Дружили по-настоящему они не так давно - наверное, года три. Познакомились в институте, учились в одной группе с первого курса. Нина тогда очень забавно говорила по-русски; армянка по происхождению, она с семьей жила в Москве уже около десяти лет, но речь, естественно, оставалась очень своеобразной.
Поначалу они общались, не выделяя друг друга из прочих одногруппников - доброжелательно и только. А потом возникла какая-то ситуация, которая однозначно показала, что Нина - человек исключительной порядочности. До этого момента Люба считала ее девушкой доброй, немного наивной и очень - даже слишком -- доверчивой. А тут оказалось, что помимо доброты, у Нины есть совершенно несгибаемая воля и предельно четкие понятия о добре и зле - безотносительно обстоятельств. Ее тогда кто-то сильно обидел - то ли зло подшутив над ее национальностью, то ли над какими-то словами. И вскоре у Нины появилась чудесная возможность ответно унизить обидчика, который снискал себе серьезные проблемы уже на другом уровне. Наблюдая картину со стороны, Люба еще подумала, что сейчас от него камня на камне не останется - вопрос стоял серьезно вплоть до исключения из института. Никаких сомнений в том, что Нина воспользуется случаем ответить на оскорбление, у нее не было. Но та напротив помогла обидчику, по-человечески попросив замдекана, с которым у нее сложились доверительные отношения, повременить с решительными мерами, дать человеку шанс исправить ситуацию. Люба не удержалась и спросила, чем продиктовано такое ее поведение.
-- Люб, а как же иначе? - невозмутимо ответила Нина, примирительно взглянув на нее, - он же мужчина все-таки, ему семью кормить - куда без образования? Я очень хорошо знаю, каково это - быть никому не нужным, без документов, без прав... Пусть исправляется. А что меня обидел - дурак, да. Но он не меня унизил - он себя унизил. Порядочный человек такого не скажет... Не мне его судить, там Бог разберется. Пусть у него все будет хорошо - может, и на других тогда кидаться не станет.
Любу это тогда поразило. Нет, насчет "подставь вторую щеку" или "люби ближнего, как самого себя" - это всем нам хорошо известно, но многие ли живут по этим принципам? И тут вдруг будто глаза заново открылись. Люба заметила, что Нина никогда никому не завидовала, хотя находилась в значительно более стесненных обстоятельствах, нежели большинство студентов: живущая в столице практически на птичьих правах, вынужденная говорить на неродном языке... Она училась - и училась хорошо. Едва в ее семье возникла затруднительная с материальной точки зрения ситуация, она устроилась на работу по специальности. И это на третьем курсе, когда многие из ребят, в том числе, Люба, не имели ни малейшего представления, что это такое - работать всерьез. И ни разу никому не пожаловалась на свои сложности. Зато Нина умела искренне радоваться, когда у кого-то что-то получалось - досрочно сдать зачет или получить хорошую отметку на экзамене.
Девчонки мало-помалу подружились. Люба, по собственным меркам, в принципе, была неплохим человеком - отзывчивым и незлобивым, но в сравнении с Ниной всегда видела разницу. Если сама она умом заставляла себя хорошо относиться к людям, помогая им по велению доброй воли, рассудка, логики, воспитания - чего угодно, пусть и искренне, но все же! - то доброта Нины шла из самого ее сердца, не способного на подлость даже в воображении. Именно это качество Люба по первости принимала за наивность.
Так или иначе, они стали много и с удовольствием общаться. Любу прекрасно принимали в семье Нины, радушно угощая невозможно вкусными блюдами армянской кухни. Но дело было не только в гостеприимном столе: на примере этой семьи Люба отчетливо видела, что есть люди, способные прийти на помощь в горе и разделить праздник - в радости, что простые человеческие ценности превалируют у них над всеми прочими. Современная жизнь во многом провоцирует и нередко искушает нас своими подложными благами, заставляя подменять ими подлинное счастье человеческого общения - так вот, в семье Ашота Саркисяна такого не было. Здесь сын уважал отца, а отец - деда, и если дядя Сурен, паркуясь, случайно задевал автомобиль соседа, он первым делом шел к тому с деньгами и извинениями, а не пытался замести следы, благо, доказательств вины посреди ночи в темном дворе никто никогда бы не обнаружил. И если тетя Лаура видела лежащего на улице человека, она не проходила равнодушно мимо - пьянь подзаборная! - а участливо склонялась над ним, чтоб понять, не нуждается ли он в помощи.