— Ничего-то я не знаю, Георгий... Ну, и наделала делов, дорогая ты Моя Ксюшка.
С этого места нельзя было видеть Москву-реку. Зато Новодевичий монастырь — как на ладони. Люба смотрела на золотые купола, и вдруг две здоровенные слезы синхронно скатились по ее щекам.
— Люба, Люба! — позвал он в панике.
Она повернулась к нему, часто моргая, дергано улыбнулась, обеими ладонями неловко размазала слезы по лицу и успокоила его:
— Сейчас все пройдет, Георгий, все пройдет.
Потом в недоумении осмотрела свой наряд и обнаружила:
— А носового платка нет.
Он протянул свой. Она вытерла глаза и щеки, деловито высморкалась, вздохнула, еще раз улыбнулась, но уже спокойнее, и оценила себя:
- Вот уж сентиментальная дура! Ведь с Ксюшей ничего плохого случиться не может. Да, Георгий?
--Надеюсь, — с готовностью подтвердил он, не зная,как опять перейти к вопросам.
--Я в порядке. — Люба решила эту проблему за него:-- Задавайте вопросы.
--Кто ее лучшая подруга?
--Я, — без колебаний ответила Люба.
--Что ж тогда целую неделю не встречались, не перезванивались?
--Сессия, — всего одним словом объяснила она.
--Я первому позвонил Ивану Ряузову и по неосторожности рассказал ему, что Ксения исчезла. А он не того человечек, а?
--Полное говно, — с большевистской прямотой оценила Ванюшу добрая Люба.
--Значит, трепаться начнет, — подосадовал Сырцов.
--Пусть попробует! Я ему голову вмиг откручу!
--Тогда пусть лучше не пробует.
-- Будьте покойны, сегодня же займусь этим. Не попробует, -тоном комиссара из "Оптимистической трагедии" объявила она. А когда Сырцов недоверчиво
хмыкнул, взорвалась: — Вы что, мне не верите, да? Хотите, кое-что расскажу? — И, не ожидая его согласия, приступила: — Этот хорошенький подонок в свое время всех десятиклассниц в округе перетрахал...
— И Ксению? — не сдержался Сырцов.
— Всех, кроме Ксении, — ответила Люба.
— А вас?
Она посмотрела на него с недоброй долей недоумения, но не возмутилась. Свободно ответила:
— И меня, — и, как ни в чем не бывало, продолжила рассказ: — Прилипчивый был, ласковый такой гаденыш, да и старше нас был на три года. Ну, трахнул и трахнул, от нас не убудет. Разбежались и забыли, как о дурном сне. Так нет. Этот говнюк на каждом перекрестке хвастался своими сексуальными подвигами. Однажды (кстати, это на даче Ксюшкиного деда было) я случайно подслушала, как эта скотина своими победами перед мальчишками хвастается. И что самое отвратительное, имена называет. Ну, я, естественно, тут же посетила сей мальчишник. Он примолк, но я-то пасть раскрыла и с ходу: «Разговоров, разговоров у тебя, Ванюша! А член-то вот такой»!» И на пальце показала какой. — Она и сейчас показала размер — в одну фалангу указательного пальца. — С тех пор он и заткнулся. Потому что как только начинал рассказывать что-нибудь этакое, так сразу же от мальчишек получал в ответ: «Разговоров, разговоров-то!» Он боится меня смертельно.
Рассказ доставил Сырцову истинное удовольствие. Он затяжно кис со смеху. Она ждала, когда он отсмеется и продолжит задавать вопросы.
— Вы — страшный человек, Люба, — вытерев глаза возвращенным платком, понял Сырцов. И тут же к делу: — Вы что-то про дачу, про деда говорили. Разве у Ксении дед жив? .
— И еще как! — заверила Люба. — Замечательно бодрый динозавр, Дмитрий Федорович..
— Не понял.
— Из бывших супербугров. Член Политбюро последнего созыва. Ксюшка его любит и жалеет. Вот, пожалуй, второй ее дружок настоящий.
— Разве с динозавром дружить можно?
— Очень даже можно. Она к нему хорошо, даже нежно относится. Как в деревне русские бабы к юродивому. Беседы беседует с ним, его рассказы слушает, при случае и советуется, чтобы потом поступить строго наоборот.
— Он на даче постоянно живет?
— Безвылазно. Круглый год.
— Вы, случаем, адресок не помните?
— Точно не помню. Это километров тридцать по Дмитровскому шоссе. Потом, когда в машину сядем, я вам планчик нарисую. По нему найдете без труда.
— Спасибо. — Сырцов слегка призадумался.
— Георгий, а вы Ксюшу за деньги ищете? — как всегда неудобно спросила она.
— И за деньги тоже, — ответил он, вспомнив, что конверт с баксами забыл на письменном столе Ксении. Забыл или демонстративно, как мелкий гордец, оставил. Сам еще не разобрался.
— Вы ответили так, что я поняла: деньги для вас нечто второстепенное. А первостепенное?
— Сам не знаю, — почему-то с этой безудержно откровенной соплячкой и самому хотелось быть откровенным до конца. — Если все холодным рассудком измерить, то дело это мне как рыбе зонтик. Я и отказался поначалу. А потом сдался.
--Почему? Вы ведь тогда ничего не знали про Ксюшку.
--Вот как раз поэтому и согласился. Узнавал же все постепенно: материнские рассказы слушал, фотографию увидел и потихоньку так, незаметно для себя жалеть их стал, и мать и дочь. Ну, и еще некоторые привходящие обстоятельства.
— Какие?
--Не скажу.
--Не ваш секрет, — правильно поняла она. —Ясно.Георгий, миленький, вы еще минуток десять можете подождать? Ужасно хочется немного на солнышке позагорать ,мордой лица позагорать. Десять минут, а затем отвезете меня и помчитесь по своим сыщицким делам.Договорились, да?
--Десять минут. Не более, — сурово согласился Сырцов.Ему бы уже по Дмитровскому шоссе мчаться на переговоры к весьма перспективному деду, а он, поддавшись дамским капризам, покорно ожидает, пока ему позволят сесть за баранку.
--Она полулежала на деревянной скамье-диване, откинув голову с закрытыми глазами и разметав руки по закругляющемуся сиденью. Не поза, нет. Полная расслабка, идущая от ощущения свободы, как естественной необходимости для осуществления себя в этой жизни. Именно такой свободы не хватало сыщику Сырцову.
Он, не таясь, рассмотрел ее всю: и упругие крутые бёдра под пестреньким трикотажем, и голый, плоский и нежный живот с милым аккуратным пупком, и груди без лифчика, уменьшившиеся от разворота рук, и круглую шею, и влажные завитки коротких волос на этой шее, и веснушки на красивых руках, и капельки пота на короткой и слегка приподнятой верхней губе — признак томного сна под июльским солнцем.
Прямого желания не было в нем. Было желание, полуприкрыв глаза, смотреть и смотреть на нее, думая о том, что было бы хорошо, если бы это продолжалось бесконечно.
...Она медленно раскрыла глаза и удивилась протяжно и лениво:
— Господи, я спала! — и потянулась замедленно и грациозно, как борзая. Истома жила в ней сейчас, истома. Она повернулась к нему, заглянула ему в глаза понятным и непонятным древним взглядом и попросила хрипло и ласково: — Поцелуйте меня.
Стараясь, чтобы не очень-то, он поцеловал ее. А она сейчас хотела очень. Мягкие расслабленные губы заставили и его губы сделаться такими же, она прижалась к нему, содрогаясь в преддверии. Он уже не мог сдержать себя: обнял, прижал, ощутил ее всю. Она была его, она хотела быть его...
И вдруг стержень желания сломался в ней, она ослабла и мягко, стараясь не обидеть, оттолкнула его. Отодвинулась, села, сжав колени, и ударила кулаками по коленям и закричала шепотом:
— Сука! Сука! — еще побарабанила кулаками по коленям и сказала Сырцову: — Простите меня. И поехали. — Уже сидя в автомобиле, добавила: — Это все солнце, солнце проклятое! Неужто человеку никогда не избавиться от физических желаний?
— А зачем? — задал риторический вопрос Сырцов и включил мотор.
Всю дорогу Люба на. листе бумаги шариковой ручкой (и то и другое, естественно, дал Сырцов) упрямо, несмотря на многочисленные толчки, рисовала план, который вручила ему,когда они подъехали к ее дому:
— Посмотрите, Георгий, тут все понятно?
Он посмотрел. Все было нарисовано и подписано скрупулезно и точно. Сложил листок, сунул в карман куртки и поблагодарил:
— Спасибо, Люба, за все.
— Вы двусмысленность сказали? — подозрительно поинтересовалась она.
— И не думал даже! — в ужасе заверил он.