— Что доктор прописал... Вы молодец, Любаша, — помылил ее Сырцов, но не позволил останавливаться на достигнутом: — Теперь вот что: красивый баритон, как мне кажется, не ограничится одним телефонным звонком, он будет искать с вами встречи. Не отказывайтесь, но как только с ним договоритесь, звоните мне, разыщите меня. И главное: без меня ни на какие свидания с ним не ходите.
— Кто он, Георгий?
— Вот это мы вдвоем с вами обязательно выясним.
— Как в кино! — восхитилась Люба.
— Занимательней, чем к экзаменам готовиться? — задал он дурацкий вопрос и тут же — второй: — Люба, вот у таинственного незнакомца — красивый баритон. А у меня какой голос?
— Грубый, но симпатичный бас.
— Ну уж и грубый! — слегка обиделся он.
— Тогда без грубого! — легко согласилась она. — Просто симпатичный бас. Устраивает?
— Еще как! Это я сказал, об этом предупредил... — по-райкински пробормотал Сырцов и вдруг по-отечески настоятельно-ласково посоветовал: — А теперь, мой юный друг, с новыми силами и комсомольским энтузиазмом к изучению основ! Цели намечены, решения приняты, за работу, товарищи!
— Обязательно все надо испортить, — ворчливо заметила Люба. — Я вас целую.
Она повесила трубку, а он опять растянулся на тахте. Но уже с чувством исполненного долга. Афган, ментовка, год работы с Дедом выработали в нем умение спать по собственному заказу: где угодно, когда угодно, сколько угодно. Сырцов дал себе час и тотчас отключился.
Проснулся в десять минут первого и, не меняя позы, стал ждать Машиного звонка. Не было звонка. И в половине первого не было, и без четверти. В час он позвонил сам. В трубке длинно гудело, и он считал гудки. Насчитав десять, положил трубку. Через пять минут позвонил еще. Тот же результат. Лежать расхотелось. Он спустил ноги на пол, воткнул локти в колени, подпер ладонями буй ну голову и так посидел минут пяток. В третий раз набрал Машин номер. Длинно гудело. Он положил снятую трубку на тахту и потихонечку стал одеваться, снимая с себя светлое и надевая что потемнее. А что потемнее? Хаки, камуфляж. А поверх жилеточку боевую с многочисленными и нужными карманами. Проверил «байард». Обойма под завязку — все десять на местах. В карман жилетки сунул запасную, а «байард» приспособил в сбруе под жилеткой. На всякий случай — башмак, подкованный спереди. Подпрыгнул, проверяя амуницию на стук и бряк — не звучит. В последний раз послушал трубку. Гудело. Положил ее на место и отправился в путь.
Глава 11
Эти две башни белокирпичной кладки в Гагаринском переулке он знал хорошо. В одной, еще в муровские незабвенные времена, трое суток сидел в засаде. Машину он поставил так, чтобы было не очень близко, но и не далеко: нашел местечко в Староконюшенном у знакомого серого дома.
Половина второго. Романтиков, гуляющих в ночи, теперь в Москве нет. В ночи царят пролетающие в лимузинах. Не торопясь, Сырцов вышел на угол у булочной. Кривой хвост Староконюшенного ампирным боком Дома ученых кончался в Пречистенке. Тепло сиял умело освещенный шедевр неоклассицизма — австрийское посольство, а совсем рядом — перед ним и чуть левее — в старомосковском, в три окна особнячке уютно, до боли в сердце, теплился огонек настольной лампы под абажуром. От Арбата вдруг потянул ветерок, и аплодисментно зашелестели листья в молодом скверике у Машиного дома. Вместе с ветром исчез шелест. Сырцов остался один в прекрасном мире.
Двадцать четвертая квартира должна быть на четвертом этаже. Профессиональная память воспроизвела планировку дома. Сырцов закрыл глаза и представил картинку: лестничная площадка и порядок нумерации квартир. Все вычислил. Он обошел дом справа и глянул на нужные окна четвертого этажа. Там горел свет, свет сладострастно бордового оттенка, судя по всему, — торшера. Может, трахается с кем-то и для удобства вырубила телефон? Только вряд ли.
Не таясь, но и не особо высовываясь, направился к подъезду и по пути заметил знакомую «хонду». Опять не пикало, не пиликало, не квакало и не светилось. Захотелось заглянуть по старой памяти: ключики-то были при нем. Дело мастера боится. Сырцов сел за руль и сунул руку за щиток. Кассеты не было. Он осторожно открывал дверцу и поднял голову лишь тогда, когда
Громоподобно в ночи хлопнула входная дверь. И увидел только спину человека в темной кожаной куртке, который быстро, местами сбиваясь на бег, шел мимо австрийского посольства. Инстинкт ищейки: если бегут — надо догонять. Сырцов выскочил из «хонды», но человек в кожанке свернул в переулок Островского и исчез.
Сырцов мчался как гепард, по все равно не успел: метрах в пятидесяти от него взревел мощный автомобильный мотор и ярко полыхнули заграничные габаритные огни. Машина рванула подобно болиду Айртона Сенны. Сырцов ни номера не увидел, ни цвета, ни в марке не разобрался.
Тем более пора идти в дом! Он вошел в подъезд, недолго поизучал дюралевый щиток и без труда, по залапанному вокруг нужных кнопок металлу, нашел три нужные цифры. Как говорится, комбинация из трех пальцев. На втором наборе в двери разрешительно щелкнуло. Он крутанул ручку и вошел в маленький вестибюль.
Он знал, что в этом доме оба лифта вкомпонованы в стену и поэтому практически бесшумны: можно воспользоваться. Но на всякий случай поднялся на шестой этаж. Береженого Бог бережет, да и пешеходный вариант возможного (всякое бывает) стремительного отступления проверить надо было. Черная лестница шла здесь через площадочные балконы, и зимой, чтобы не морозить помещение, ее иногда закрывали. По ней он и спустился вниз, по ходу проверяя все двери. Открыты. На этот раз поднялся прямо на четвертый. Лифт раскрылся, и от предчувствия несчастья стало тошнотно где-то у солнечного сплетения: дверь двадцать четвертой квартиры была приоткрыта. Он тотчас закрыл лифт и поднялся на пятый этаж. Вышел и прислушался. В доме было тихо как в морге. Он вытащил из-за пазухи «байард» и снял его с предохранителя. Два лестничных пролета преодолевал (не зная почему, вел счет) ровно две минуты, прислушиваясь и замирая через каждые три ступеньки. Но было тихо.
Прижимаясь спиной к стене, Сырцов приблизился к нужной двери. Не высовываясь, ногой толкнул ее. Она беззвучно ушла в глубь прихожей. Он бесшумно двинулся за ней.
В прихожей горела маленькая лампочка под смешным цветастым абажуром, стоявшая на полке старинного, в человеческий рост зеркала. Перемещаясь мимо него, Сырцов увидел свое лицо — остановившиеся пустые глаза, заострившийся, с втянутым ноздрями нос, вместо рта безгубая щель, — и только тогда понял, что он в диком судорожном напряжении. С трудом заставил себя распустить мышцы и двинулся дальше.
Большая комната однокомнатной квартиры освещалась торшером с бордовым абажуром. Освещал он, конечно, только журнальный столик под собой, а все остальное лишь делал видимым. С порога Сырцов вглядывался в полумрак. В полумраке, как во всяком полумраке, все было в порядке, но журнальный столик был сильно сдвинут по отношению к торшеру и двум миниатюрным креслам. Сырцов сделал шаг, второй, третий, и, когда его нога ступила на неприкрытую ковром полосу паркета, визгливо заскрипело битое стекло.
Маша лежала между полукруглой тахтой-кроватью и одним из маленьких кресел. Она лежала и смотрела в потолок безумно выпученными мертвыми глазами. Рот открыт, и виден распухший язык. На шее темные пятна. Синяки.
Сырцов сел в кресло и, хотя с этого места и не видел труп, закрыл глаза. Чтобы ничего не видеть...
Надо было делать дело. И быстро, пока не помешали. Он задернул тяжелые гардины на окнах, включил верхний свет и прошел на кухню, где сразу же нашел то, что искал: резиновые перчатки, в которых Маша мыла посуду. Теперь молниеносный шмон. Сначала бюро красного дерева (заинтересовавшие его бумажки засовывал в многочисленные жилетные карманы), такого же дерева трельяж с бессчетными ящичками (прихватил несколько фотографий мужиков и баб, по виду последнего времени), две длинные нижние полки (даром время потерял), горка (знал, что пустышка, но все равно надо проверить), тахта-кровать, в тахте-кровати, под тахтой-кроватью (ничего). Отошел к дверям и, медленно-медленно водя глазами, еще раз осмотрел комнату. Проверочный взгляд. Вроде ничего не пропустил. И снова — к Маше.