Тихо разбредались бабки и строгие женщины с грустными и взыскующими лицами: только что закончилась служба. Сырцов степенно ступил в церковь. Интимно душный полумрак обступил его. Он тихо стоял, привыкая к темно-золотистому от убранства и оранжевому от бесчисленных огоньков-лепестков свечей пристанищу Божьему на земле. Привык, стал различать людей, творящих свои дела в храме. Спросил у женщины, стоявшей у кафедры-прилавка со свечами различной длины и толщины:
— Я хотел бы повидать отца Афанасия. Как мне это сделать?
--Он только что закончил службу и прошел за алтарь.
— А вы не могли бы позвать его?
Интеллигентная женщина снисходительно и добро улыбнулась:
--Женщинам туда нельзя, — и успокоила: — Он скоро выйдет. Разоблачится и выйдет.
— Саморазоблачится, — пробормотал он про себя, с грустью сознавая, что словоблудие смирновской компашки навсегда поселилось в нем.
— Что вы сказали? — вежливо поинтересовалась женщина, естественно, не расслышав.
— Так... Глупость, — почему-то застеснявшись, признался он.
И тут же из-за алтаря появился священник. Когда он подошел ближе, женщина предупреждающе известила его:
— Батюшка, вас ждут.
— Вы, сын мой? — Отец Афанасий обернулся и внимательно посмотрел на Сырцова.
В сыны-то Сырцов ему не подходил: отцу Афанасию было лет сорок, не более.
— Мне необходимо поговорить с вами, отец Афанасий.
— Если это необходимо, поговорим. Обязательно поговорим.
Они обошли церковь и через калитку вошли в старо-московский дворик. Не верилось уже, что они в Москве последнего десятилетия двадцатого века: наполовину деревянный дом священника с золотыми шарами под окнами, сараюшка из толстых черно-серых досок, маленькая клумба с анютиными глазками, высокая, аккуратная поленница из мелко-мелко порубленных дровишек. Они уселись на широкую скамью, врытую в землю в незапамятные времена.
— Я обращаюсь к вам по делу абсолютно мирскому, отец Афанасий, — строго подбирая слова, начал Сырцов. — Я, Георгий Сырцов, по поручению матери разыскиваю ушедшую из дома Ксению Логунову.
Он замолк, незаметно поглядывая на отца Афанасия в ожидании реакции. Не дождался, не было никакой реакции.
— А почему вы обращаетесь именно ко мне? — спросил священник.
Врать не следует, вилять не стоит. Прямо надо говорить.
— В Библии Ксении я нашел вашу дарственную записку. Вы знаете Ксению Логунову, отец Афанасий?
-Да.
— Она обращалась в последнее время к вам за советом?
־ - Да.
— Вы знаете, где она сейчас находится?
— Думаю, что знаю.
— Уже не твердое «да», — отметил Сырцов, почтительно улыбаясь.
— «Да», твердое «да» возможно только в подтверждение собственных деяний и поступков. О другом человеке можно говорить лишь предположительно.
— Где же предположительно находится Ксения?
— Это не мой секрет, сын мой.
— Ксении грозит серьезная опасность, отец Афанасий. А она ушла из дома.
— Самая серьезная опасность для Ксении исходит из ее дома.
— Вероятно, вы говорите об опасности нравственной. Вам лучше знать. Но я говорю об опасности, которой может подвергнуться ее жизнь.
Отец Афанасий повернул к Сырцову свое внимательное и настороженное лицо. Борода его оказалась на солнце и стала медно-рыжей. Прозрачные бледно-серые глаза были непонятны. Говорил же понятно и откровенно.
— Я вас пока не могу понять, Георгий. Вы верите в Бога?
Совершенно некстати вспыхнула в мозгу яркая картинка сегодняшнего утра: скомканная постель, нечеловеческие усилия двух тел в диком стремлении к наслаждению, бессмысленные звериные стоны.
— Не знаю, — сказал Сырцов, подумав. И повторил нервно: — Не знаю.
— Достойный ответ, — одобрил отец Афанасий.
— Мы говорим о Ксении, — настойчиво напомнил Сырцов.
— И о вас, — добавил отец Афанасий. — Я пытаюсь представить вас рядом с Ксенией, Георгий.
— Какова же картина?
— Не картина пока. Эскиз, подмалевка.
— Вы были художником? — неожиданно для себя спросил Сырцов.
— Ну, художник — слишком громко. Но почему — был? Я и сейчас продолжаю эти приносящие мне тихую радость занятия.
— А вам разрешают? — брякнул Сырцов.
Отец Афанасий почти неслышно посмеялся и ответил риторически:
— Кто же мне может запретить?
Теперь посмеялись вдвоем.
— Какая она, Ксения, отец Афанасий?
— Вы, следовательно, с ней незнакомы. Вас пригласила искать Ксению ее мать?
— Не пригласила. Наняла. За деньги.
— Вы будто стесняетесь этого, Георгий. Но ведь все очень просто: всякий добросовестный труд должен быть достойно вознагражден.
Умыли его, Сырцова, как мальчишку. Ненавязчиво и с участием умыли закомплексованного паренька с гипертрофированным самолюбием. Учиться, учиться и учиться, как говорил Владимир Ильич. Урок на будущее. Он рассмеялся:
— Это вы называете гордыней, да?
— Или обидой. На мир, на людей, на себя. — Отец Афанасий смотрел на анютины глазки. — Вы спросили о Ксении, уже имея, вероятно, свое мнение о ней, составленное вами из рассказов о ее жизни, увиденных реалий ее жизни, из ощущений ее человеческого окружения. Я бы хотел сначала узнать это ваше мнение.
— Оно важно для вас?
— Да. Очень.
Сырцов слегка призадумался: какая она, Ксения?
И ответил коротко:
— Девица умная, жесткая и добрая. Гордая и одинокая душа.
— Вы понимаете людей, Георгий, — одобрил отец Афанасий. — Я бы добавил только: гордая, одинокая и простая душа.
— Это так важно?
— Очень. Простодушие есть главная черта истинного человека.
Ни с того ни с сего Сырцов вдруг вспомнил Деда. Умного, злого, изобретательного, язвительного и простодушного Деда. Простодушие есть главная черта истинного человека. И то правда.
— Почему она ушла из дома, отец Афанасий?
— Я не имею права рассказывать вам то, о чем говорила она. Но неглупому человеку разобраться в этом весьма несложно. А вы, как мне стало известно в последние полчаса, неглупый человек.
— Вы переоцениваете мои умственные способности. Но все-таки: богатство?-
— Точнее — неправедность богатства. И люди, не желающие замечать это.
— Как всегда, существуют «про» и «контра». «Контра» понятна, отец Афанасий. Но человеком движет «про». Ее «про»?
— Вы ошибаетесь, Георгий. «Контра» — двигатель очень мощный. Но, к счастью, не очень надежный. Понятия Ксении о добре, к сожалению, весьма туманны и отчасти умозрительны и книжны, а человек, которого она считает образцом, взят ею из прошлого и во многом ею же и выдуман.
— Олег Торопов? — догадался Сырцов.
— Все-то вы знаете, Георгий!
— За исключением одного: где Ксения Логунова.
— У вас есть наставник, Георгий?
— Я не знаю, — растерялся Сырцов.
Отец Афанасий попытался популярно объяснить ему, что такое наставник:
— Человек, к которому вы придете в трудную минуту. Человек, к советам которого вы прислушиваетесь. Человек, который, блюдя ваше достоинство и вашу честь, ненасильственно ведет вас по жизненной стезе. Есть такой человек?
— Есть, — без раздумий твердо ответил Сырцов.
— Вам очень повезло, Георгий. Я пытался стать наставником Ксении. Не знаю, насколько мне это удалось. Но на секунду представьте такое: ваш наставник без вашего согласия сообщает тайну, доверенную вами только ему, третьему, неизвестному вам человеку.
— Такого представить не могу, потому что такого не может быть, — честно признался Сырцов.
— Вот сами и ответили на свой вопрос.
Сырцов рывком поднялся со скамейки.
— Что ж, спасибо за интересную и поучительную беседу, отец Афанасий.
— Не обижайтесь на меня, Георгий. — Священник тоже встал.
— Не хотел, но придется вам кое-что сообщить. И тогда вы возьмете всю ответственность за безопасность Ксении на себя. Сегодня ночью была убита Мария Елагина, хорошая знакомая Ксении. У меня есть основания полагать, что это убийство каким-то образом снизано с делом, касающимся Ксении.