— Не скажи. Вариант, что он спрятал ее вне московской епархии, маловероятен. А- сколько женских монастырей в московской? Ну, два-три от силы. Теперь, как он тебе говорил? У тебя память почти магнитофонная, — похвалил походя Сырцова Дед, — напомни.
— «Ксения нуждалась в умиротворении, — прикрыв глаза и монотонно, как медиум, забубнил Сырцов. —Я постарался сделать так, чтобы она хоть на время обрела покой, душевное равновесие и целительное бездумье, достигаемое тяжелым и простым трудом».
— Во! — обрадовался Смирнов. — «Бездумье, достигаемое тяжелым и простым трудом». Тяжелый и простой труд — подсобные работы на стройке. Ищи, Жора, не действующий, а восстанавливаемый монастырь.
— В любом монастыре работы предостаточно, — засомневался Сырцов.
— Это обычная, рутинная работа. Он бы тогда интуитивно не акцентировал: «тяжелый и простой».
— Может, вы и правы.
— Да прав, прав. А такой монастырь, где идут восстановительные работы, наверняка один. Завтра...
— Лучше сегодня, — перебил ретивый Сырцов.
— Сегодня! — передразнил его Дед и глянул на наручные часы. — Сейчас у нас половина шестого вечера. У попов тоже нормированный рабочий день, их уже никого на месте нет. Так вот, завтра с утра ты, — у них. Разводишь турусы на колесах насчет того, что страстно желаешь помочь возрождению русских монастырей и готов во избавление от собственных грехов трудиться простым рабочим где угодно.
— Врать духовному лицу — тяжкий грех, — злорадно заметил Сырцов.
— Эта ложь, богослов ты мой муровский, во благо, а потому большим грехом быть не может. Мы с тобой чисты перед Богом, Жора, — вывернулся Смирнов. Покончив с этим вопросом, он энергичным рывком качнул кресло и продолжил: — Вернемся-ка к убийству. Но для этого Лидка нужна.
Приоткрыв рот, он закинул язык к небу и издал дикой силы свист. Кто стоймя стоял, тог сиднем сел, кто сиднем сидел, тот лежмя лег, а кто лежмя лежал, тот так и остался. Неспешно явилась Лидия Сергеевна Болошева-Смирнова и спросила ласково:
— Что тебе, московская шпана?
Глядя на Лидию Сергеевну, Сырцов каждый раз наглядно убеждался, что такое, казалось бы, затертое определение, как «порода», имеет прямое отношение к реальности. Шестьдесят с большим хвостом, а как двигается! Одета в повседневные брючки и мужскую рубаху, а как на ней все это сидит! Вроде бы ничего не предпринимает,чтобы тебе было просто и удобно существовать, а только одна ее доброжелательно-ожидательная улыбка помогает тебе ощутить себя премьером сегодняшнего вечера.
— Твое просвещенное мнение, подруга. Жора, излагай.
Сырцов изложил. Покороче, конечно, чем Деду, но на убийстве остановился с доскональными подробностями. Сидя на ступеньках террасы и подставляя лицо вечернему солнышку, Лидия Сергеевна внимательно слушала. Заметила по окончании сырцовского рассказа:
— Жаль, что эти паразиты не дали тебе времени успокоиться. У тебя, Жора, только шоковое впечатление.
— Что я, девица? — обиделся Сырцов.
— Ты — не девица, ты, слава Богу, нормальный человек, реакция которого на убийство естественна. На все: нет, нет, не может быть! Ты ведь не подошел к ней во второй раз, чтобы внимательно рассмотреть шею?
— Не подошел, — горестно признался Сырцов.
— А мне бы шея многое сказала. Синяки, и все?
— Синяки, и все, — подтвердил Сырцов.
— Теперь положение тела. Как она лежала?
— А какое это имеет значение? Ее ведь сначала ударили, а потом удушили. Исходные все равно не выяснить: убийца для того, чтобы душить, был вынужден изменить положение тела. Так что реконструировать свершившееся там поэтапно не удастся.
— Душили ее на полу или на тахте? Как ты считаешь?
— Стоп, — сказал сам себе Сырцов. — На тахте. На тахте! Тело сползло с тахты, потому что голова лежала левой щекой вплотную к краю тахты, в положении, в котором к горлу подобраться просто невозможно.
— Вот уже кое-что выяснили, — удовлетворенно отметила Лидия Сергеевна. — Ясно, что двое стояли, когда это произошло, и Елагина упала на тахту после удара пепельницей. Не стал же убийца затаскивать ее туда, чтобы удушить. Теперь второе соображение. Решительный, привыкший к экстреме человек довершил бы дело повторным ударом пепельницы или каким-нибудь еще более радикальным способом. Удушение — итог борьбы или спонтанная акция запаниковавшего человека. Судя по всему, борьбы не было. Подумаем о запаниковавшем человеке. Сколько ты окурков насчитал?
— Пять. Три в помаде, два без.
— Помада на окурке — губная помада Елагиной?
— Откуда мне знать?
— Да по цвету, по цвету, сыщик!
— Вроде ее.
— На двух окурках помады нет. Рабочая версия — мужчина. Но обычно при разговоре именно мужчина курит чаще, а у нас наоборот.
— Елагина сильно нервничала, — догадался Сырцов.
— Скорее всего. Теперь второй вопрос: почему не выпивали? Разговор, видимо, был непростой, при таком разговоре рюмка — и некоторая расслабка, и возможность подумать, и повод для того, чтобы потянуть с ответом, и пауза перед решающим вопросом. У нее в доме не было выпивки?
— На кухне и коньяк, и вино, и водка.
— Кофе. Сразу же кофе. — Лидия Сергеевна подошла сзади к креслу Деда и чисто механически стала покачивать его. Как люльку. — Мирный привычный ритуал. Почему, как ты думаешь, они встали?
— Ссорились, — без колебаний решил Сырцов.
— Это мужики вскакивают, когда ссорятся. Перед дракой. А женщина в ссоре продолжает победительно сидеть. Скорее всего, они встали перед уходом неизвестного визитера. И туг наша Елагина сказала нечто, оказавшееся последней каплей в чаше терпения визитера. Итак, Жора, не портрет, до портрета ох как далеко, контур: старый знакомый, импульсивен, непьющ, без привычки и умения убивать, паникующий как до, так и после. В доме Елагиной ему ничего не надо было. Убил и убежал. Скорее всего, визитер — жертва елагинского шантажа.
— Уж вы скажете, Лидия Сергеевна: жертва! — не выдержал, проворчал несогласно Сырцов. — Бедная жертва взяла да и удушила!
— Обмишурилась, — покаялась Лидия Сергеевна. — В азарте обмишурилась. Ну, еще что вам от меня надо?
— Чтобы пожрать нам с Жорой приготовила, — наконец вступил, и решительно вступил, в разговор Смирнов. Лидия Сергеевна поцеловала его в малую проплешину на макушке, смиренно ответила: — Слушаюсь, мой командир. — И удалилась на кухню.
А Смирнов попросил:
— Подробнее Про пареньков, Жора.
— Да уж и не знаю, как о них подробнее. Среднемосковский стандарт, Александр Иванович.
— Но все-таки кто? Чистые уголовники, рэкет, боевики, охрана?
— Скорее всего охрана.
— Есть доводы или ты их просто соединил с господином, который рвал когти?
— И соединил, и доводы есть.
— Доводы?
— Один. Стереотипное вооружение. Без учета индивидуальных особенностей каждого.
— Убедительно. Подготовка?
— Один совсем сырой. Второй понатасканней, но туго и читаемо соображает.
— Коляшины?
— Нет. Твердо — нет.
Смирнову надоело качаться. Он пересел на диван, к Сырцову. Оба зачарованно смотрели, как, легко постукивая, мотается из стороны в сторону пустая качалка.
— Что, по-твоему, знает Коляша? — После перерыва Смирнов продолжил задавать вопросы, а Сырцов — отвечать.
— Ни черта.
— Но знает, что хочет узнать?
— Безусловно. Компромат, Александр Иванович. Компромат на Логунова.
— Каким же образом на это завязана твоя Ксения?
— Скорее всего она, сама не понимая того, обладает решающей информацией.
Смирнов встал с дивана, направился, заметно хромая, на любимое место жены — ступеньки. Устроился и тоже личико поднял — загорать. Постарел за последние после-инфарктные два с половиной года Дед, конечно, постарел. Но, слава Богу, не одряхлел: ерничает, паузами путает.
— Просто. Очень просто. Слишком просто, — не открывая глаз, подытожил Дед.