— Убедительно? — осторожно спросил Махов.
— Для кого? — вопросом на вопрос ответил Сырцов.
— Не для кого, а для чего. Для самоубийства. .
— Похоже.
— А если не стреляться собрался, а в бега? Тоже ведь подойдет, а?
— Тоже подойдет, — согласился Сырцов.
— Надумал что-нибудь? — постарался догадаться Махов.
— Пока нет.
— Ребята, — обратился Махов к своим, — можете начинать с записки.
Эксперт осторожно начал работать с листом. А внимание Сырцова и Махова привлек другой угол стола на котором стояли здоровенная (на взгляд около литра) бутылка «Джим-Бима», высокий захватанный стакан и чаша для льда, в которой была только вода. Бурбона в бутылке оставалось менее трети. Махов склонился к горлышку, понюхал и констатировал:
׳— Хорошая штука. Как по-твоему, он всю ночь пил?
— Во всяком случае, большую часть ночи. Он не хамски пил, по-иностранному: малыми дозами, со льдом... — Сырцов тыльной стороной ладони коснулся чаши с водой. — А водичка комнатной температуры. Лед давно растаял.
— И он продолжал уже хамски, без льда и закуски, — добавил Махов. — А письмецо дочке не слишком пьяное. Что на это скажешь, Жора?
— Пока ничего.
— Заладил как попугай: «пока! пока!» — разозлился было Махов, но его прервал спокойной и многозначительной репликой эксперт:
— Уже кое-что есть, Леонид.
— Ну?
— Подойдите сюда.
Сырцов и Махов подошли. Эксперт за самый кончик поднял записку. Под ней лежала тоненькая стопка бумаги. Эксперт указал на чистый лист:
— Смотрите. Что видите?
— Ничего не видим, — честно признался Махов.
— А по делу должны были бы видеть, — торжествуя, заявил эксперт. — Судя по всему, умерший писал записку, когда она лежала на этой стопке. Так удобнее, чем просто на плоскости стола. Записка написана шариковой ручкой, которая требует определенного нажима и, следовательно, оставляет на следующем листе легкие вдавленности. А вы ничего не видите! Как и я, между прочим.
— Выводы! — потребовал Махов.
— До этого он писал что-то еще, что бесследно исчезло.
— Уверен? — строго спросил Махов.
— Абсолютно.
— Тогда продолжай. А я и Жора с Элеонорой Есиповой поговорить должны. Где мы с ней поговорим, Жора?
— Во дворике. Там прекрасно, Леонид!
Они сидели под тентом, а Элеонора стояла на солнце. Не желала садиться. Хотя вежливые сыскари и предлагали.
— Ты на работу должна приходить к девяти, ласточка моя, — задал свой первый вопрос Сырцов. — Почему же сегодня так заспешила? Трудовой энтузиазм?
Элеонора к этому вопросу явно был готова. Не глядя на Сырцова, решила отвечать только Махову:
— Вчера поздно вечером мне позвонила Светлана Дмитриевна и попросила, чтобы я сегодня пришла к семи утра, так как она на ночь уезжает на дачу. Валентин Константинович встает в семь...
— Вставал, — поправил Махов, пристально глядя на нее. Не отводя глаз, Элеонора, кивнув, продолжала:
— Вставал в семь и пил кофе, который ему готовила Светлана Дмитриевна к половине восьмого. Вот она и попросила меня ее заменить.
— Ты пришла к семи? — продолжил допрос Сырцов, и Элеонора опять ответила Махову:
— Без десяти семь.
— Добиралась городским транспортом?
-Да.
— В квартире никого не было?
— Никого.
— И охранника?
— И охранника. Его Валентин Константинович отпустил.
— Это тебе Валентин Константинович сказал? Сам?
— Да. Когда я спрашивала его, хочет ли он кофе. Он сказал, что выпьет кофе попозже и что он весь день будет работать дома. Поэтому и охранника отпустил.
— Что-то все тебе много говорили, Элеонора. О чем еще с Логуновым беседовали?
Наконец-то Элеонора взглянула на нахально полулежавшего в пластмассовом креслице Сырцова. Взглянула на него, а спросила у Махова:
— Товарищ милиционер, этот человек имеет право задавать мне вопросы?
— Имеет, имеет, — лениво подтвердил сырцовские полномочия Леонид и попросил: — Продолжай, Жора.
— Так о чем же еще с Логуновым беседовали? О любви?
— Я с ним больше ни о чем не говорила. — Бровки сдвинуты, губки после фразы крепко сжаты, глазками способна, так и кажется, прожечь дырки в сырцовском камуфляже. Добился своего Сырцов, завел дамочку. И сразу о другом, чтобы не могла понять, с какой стороны кусать будут:
— Машина Светланы Дмитриевны стоит у подъезда. На чем она уехала на дачу? Не на последней же электричке?
— Она сказала мне по телефону, что плохо себя чувствует и возьмет такси или левака поймает.
— А зачем она тебе это сказала?
— Чтобы я не подумала, увидев машину, что она дома, и не ушла.
— Гляди ты, какая предусмотрительная у нас Светлана Дмитриевна! — восхитился Сырцов и продолжил: — Значит, ты пришла без десяти семь, в семь предложила хозяину кофе, он отказался, и ты пошла на кухню, где и пребывала до выстрела почти полтора часа. Что ты там делала?
— Все то, что делает на кухне любая женщина. Готовила.
— Что?
— Что — что?
— Что готовила? Котлеты, пельмени, убийство?
— Да как вы смеете! — завопила Элеонора.
— Смею. Теперь еще один вопрос: за эти полтора часа в эту квартиру никто не заходил?
— Никто.
— Даже дядя?
Вот сейчас достал по-настоящему: еще недавно презрительно оттопыренные губки жалко дернулись, маленький кадык походил вверх-вниз, и только после двойного прокашливания прорезался наконец голосок:
— Какой дядя?
— Да твой, твой дядя!
— Нет у меня никакого дяди! — хрипловато ответила Элеонора.
— Ну, ты даешь! — изумился Сырцов. — А Паша? Павел Юрьевич Рузанов, родной брат твоей матери, — не дядя?
— Дядя, — глухо согласилась Элеонора. — Я как-то про него сейчас забыла от волнения.
— Может, ты от волнения забыла и то, что он сегодня здесь был?
— Его сегодня здесь не было, — собравшись, твердо сказала Элеонора.
— Точно знаешь? — добивал ее Сырцов.
Элеонора на этот вопрос не ответила, не желала отвечать. Помолчали напряженно. И вдруг Махов сказал неожиданное:
— Вы пока свободны, Элеонора Михайловна. Идите к себе на кухню. Только попрошу вас из этой квартиры не отлучаться после нашего ухода. Правда, здесь один наш сотрудник останется, он за вами проследит, но лучше уж предупредить на всякий случай.
— Чего вам подать? — неожиданно спросила Элеонора. — Виски, коньяк, чай, кофе, перекусить чего-нибудь?
— Мы подумаем и потом тебе сообщим, — решил, усмехаясь, Сырцов.
Эля скрылась в апартаментах, и Махов поинтересовался:
— Что у тебя есть, Жора?
— Магнитофонная кассета, — ответил Сырцов. По пути к Логуновым он успел добраться до своей «девятки» и теперь был во всеоружии.
— Где послушаем? — Махова ничем не удивишь. Невозмутим.
— В комнате Ксении есть магнитофон.
Комната, по которой Сырцов в свое время довольно точно определил личность Ксении, перестала существовать. Вроде все было на том же месте — и мебель, и книги, и аппаратура, но, убранная холодной и чужой рукой, она превратилась в стандартное жилище, в котором может поселиться и жить любой другой. Ксению здесь больше не ждали. Сырцов кисло осмотрелся, подошел к магнитофону, предварительно выведя звук на минимум, вставил кассету и сел на стул за письменным столом. Махов стоял: подсознательно ему казалось, что так он будет лучше слышать.
Голос Маши. Как же ты за два года скурвился!
Мужской голос. Я еще выпью, а?
Голос Маши. Что зря спрашиваешь? Пей, только не напивайся!
Мужской голос. Алкоголики не напиваются...
Кончилась запись. Развернувшись на каблуках, Махов проорал злобно:
— И ты это при себе держал, засранец!