— Ты что собираешься делать? — поинтересовалась Ксения.
— Как — что? — удивилась Люба. — Подслушивать, конечно! Подождем, подождем самую малость... Вот теперь пора.
Она тихохонько сняла трубку и нажала желтую кнопку. В кабинете раздался хрипловатый бас Смирнова:
— Слушаю тебя, Жора.
— Я готов, Александр Иванович.
— Через час у спиридоновского подъезда. Поедем на Ромкиной «Волге».
— Дуру брать?
— Это он про меня, что ли? — шепотом задала вопрос Люба.)
— Обязательно. И вообще подготовься к возможным неожиданностям.
— Тогда я домой заскочу.
— А где ты сейчас?
— У Ксении.
— Успеешь?
— Времени — вагон и маленькая тележка.
— Ксюшку за меня поцелуй и действуй.
Люба быстренько положила трубку на место, отскочила от стола и важно уселась в гостевое кресло. Склонив голову и присев, Ксения выкладывала из сумки свою одежонку. Вдруг удивилась, вытащив вечернее платье почти совсем без верха — одни бретельки. Поднялась, приложила платье к себе, поискала глазами зеркало, не нашла и сказала:
— Зачем она его положила? Я же не просила!
Вернулся Сырцов и сообщил Ксении о смирновской просьбе:
— Дед велел мне тебя за себя поцеловать.
— Целуй, — разрешила Ксения. Он еще раз поцеловал ее в щеку и, разглядев неизвестно как возникший на диване одежный развал, удивился:
— А для чего ты все из сумки вытаскиваешь? Все равно завтра к Деду повезешь.
— Ни хрена ты в женщинах не разбираешься, — заметила Люба. — А еще Дон-Жуан!
Но Ксения, видимо, посчитала, что он прав. Она сложила вечернее платье и возвратила его в сумку. Там, в сумке, ее рука натолкнулась на нечто неожиданное. Косметичка явилась на свет.
— Что это? — спросила Ксения у Сырцова.
— А я откуда знаю? — обиженно возмутился он. — Сумку не я собирал.
Ксения открыла косметичку и поочередно выложила на письменный стол довольно толстую пачку стодолларовых купюр, несколько дорогих в изысканном сафьяне ювелирных футляров и фотографию. Ксения взяла фотографию в руки и рассматривала, рассматривала ее. Невоспитанный Сырцов взглянул на снимок через ее плечо. Семилетняя Ксюшка и Светлана, совсем молоденькая, счастливо улыбаясь, смотрели на него.
— Мамочка ты мамочка, — сказала Ксения и вернула фотографию на стол. Изображением к сукну. Открыла самый большой футляр. На темно-бордовом бархате зеленело и сияло изумрудное ожерелье в алмазной осыпи. — Вспомнила, что я в детстве больше всего любила примерять этот изумрудный гарнитур. — Тряхнула головой и, указав на футляры и доллары, потребовала у Сырцова совета: — Как мне вернуть ей все это, Георгий?
— Никак. Ты сама к ней не поедешь, а ни с кем другим она по этому поводу и разговаривать не станет.
— Что же делать, что же делать?
— Ничего не делать, — прекратила прения Люба. — Принципиально не желаешь щеголять в изумрудах — не носи их, не хочешь жить за ее счет — не трать эти доллары. Пусть все лежит у тебя. Может быть, когда-нибудь все это ей понадобится.
— Не понадобится, — уверенно заявил Сырцов. И тут же получил от Любы:
— Тебе лучше знать!
Устав отбиваться, он понял, что сейчас отсюда надо слинять, и сообщил:
— Мне пора, девочки.
Они проводили его до двери. Открывая ее, Ксения попросила:
— Деда за меня поцелуй.
— Да он колючий! Щетина после утреннего бритья уже выросла! — выразил свое неудовольствие Сырцов и шагнул на площадку. Уже спускаясь по лестнице, услышал последнее Любино напутствие:
— Ты там поосторожнее, половой психопат!
Казаряновская «Волга» стояла у подъезда спиридоновского дома. Сырцов посмотрел на часы и решил к Спиридоновым не заходить: было без семи минут три — семь минут до назначенного срока. Смирнов и Казарян вышли тютелька в тютельку, ровно в три. Увидев Сырцова за рулем бежевой «девятки», Смирнов мотнул головой — приказал пересаживаться.
Казарян включил зажигание, но «Волга» не тронулась с места: настал черед предварительного, определяющего дальнейшие действия перебреха.
— Мы у Дмитрия Федоровича должны быть к четырем. Думаю, к этому времени они от него уже выметутся, — изложил свою позицию Смирнов.
— Молчал, молчал, а теперь более чем загадочно разродился, — проворчал Казарян. — На кой хрен к старому маразматику ехать, и кто это — они?
— Жора, ты узнал того, кто сегодня вручал нам «зеленые»? — не отвечая Роману, спросил Смирнов.
— А как же! — с плотоядной улыбкой вспомнил сидевший рядом со Смирновым на заднем сиденье Сырцов. — Генеральный секретарь банкирской ассоциации, когда-то просто секретарь нашей бессмертной партии Юрий Егорович, ваш старый-старый знакомец и клиент, Роман Суренович.
— Иди ты! — ахнул, обернувшись к ним, Казарян. — А я-то думал, что три года тому назад мы навсегда отбили у него охоту к бурной деятельности.
— А теперь, Жора, вспомни, что сказал наш Юрий Егорович, отказываясь от участия в положенном и организованном им же самим аляфуршете.
Цепкая память Сырцова позволила ему изложить руладу Юрия Егоровича дословно. Сырцов прикрыл глаза и закуковал, стараясь подражать секретарю:
— «Завтра у нас, а следовательно, и у меня — знаменательное и, как я считаю, переломное событие. Банк «Возрождение», одним из руководителей которого являюсь я, объединяется с «Департ-Домус-банком». Представляете, сколько оргвопросов предстоит разрешить сегодня мне?»
— Магнитофон, — похвалил Дед Сырцова. А Казарян недоумевал:
— И ты, Саня, считаешь, что среди оргвопросов — поездка к Дмитрию Федоровичу? Зачем?
— Вот мы с тобой на правах давних знакомцев и спросим у него: зачем?
— Ни черта не понял, но поехали. Поехали?
Поехали. Ехали в наиболее подходящее для них время — на Дмитровском шоссе сравнительное затишье: обладатели загородных резиденций еще колбасились в московских офисах, а подмосковные грузовики пока не успели обернуться. Так что до знакомого до слез дачного участка добрались за пятьдесят минут.
— Поторопились, — понял Казарян, первым увидевший у калитки с веселой оранжевой девчоночьей рожицей тушу громадного черного «мерседеса». — Подождем их отъезда?
— Чего уж ждать? — пробурчал Смирнов. — Нас уже просекли. Паркуйся с другой стороны дороги прямо напротив их лимузина. А ты, Жора, открути свое оконце и можешь, между прочим, им свой «байард» показать.
Им — это двум охранникам и водиле, которые, привалясь задами к «мерседесу», угрожающе равнодушно наблюдали за маневрами «Волги».
Демонстративно не замечая их, Смирнов и Казарян, выстрелив дверцами и обходя, как кучу говна на дороге, «мерседес» с его экипажем, направились к калитке. Проинструктированный Сырцовым Роман Суреныч, слегка подпрыгнув, твердым выпуклым пузом лег на верх калитки и, кряхтя, открыл задвижку.
Обещанного Сырцовым добродушного Рекса у калитки не было, потому что он сопровождал двух шедших от дома солидных граждан и видных членов общества, Юрия Егоровича и Александра Петровича.
Сырцов и Казарян не двинулись им навстречу, они ждали солидных визитеров у калитки. Визитеры узнали их, и на свидание у калитки шли (что было заметно по их личикам) без особого удовольствия. Но шли. Безмолвно. Первым подал голос общительный кинорежиссер Роман Казарян. Он сделал навстречу шедшим два шага и, сблизившись, радостно ткнул кулаком в живот с веселым и благожелательным криком солидного гражданина постарше:
— Давно не виделись, Юрик! Как поживаешь?!
Юрик поживал скверно: старый, но все-таки мастер спорта по боксу, Роман Суренович знал, куда ткнуть. Юрика покорежило. Он согнулся, будто собираясь орлом присесть в сортире, и попытался часто открываемым ртом ухватить воздух, но воздух пока в легкие не проходил. Трое от «мерседеса» рванулись к калитке.
— Стоять! — приказал им второй визитер Александр Петрович Воробьев. Он видел, как вылезший из «Волги» Сырцов вышел на удобную позицию и демонстративно, будто готовясь к стрельбе навскидку, слегка покачивал в правой руке «байард». Сырцов увидел, что Воробьев его увидел, и поздоровался приветливо: