— Добрый день, веселый вечер, Александр Петрович!
Не обратив внимания на это очаровательное приветствие, Александр Петрович продолжил инструктировать быков:
— И не дай вам Бог за пистолеты схватиться! Тот, что сзади вас, перестреляет нас всех как куропаток и вместе со своими приятелями-ментами соорудит себе самооборону. Они, — Воробьев поочередно указал на Сырцова и Смирнова, — профессиональные убийцы. Сядьте в машину, ребята.
Охранники и водитель поспешно последовали его совету. В соответствии с этой передислокацией и Сырцов изменил позицию так, чтобы отчетливо видеть троицу в машине и держать ее на прицеле. Осведомился у Воробьева:
— Надеюсь, стекла не бронированные?
Ничего не ответ'ил Воробьев. Он гордо ждал окончания смирновского спектакля.
— Кстати, насчет профессиональных убийц, — вступил в беседу главный режиссер. — Вы, Александр Петрович, надеюсь, сможете мне сказать, сколько стоит у рузановских киллеров заказ на убийство?
— Я не намерен вступать с вами в разговоры, господин Смирнов, — с достоинством заявил Воробьев. — Думаю, вы не собираетесь удерживать нас силой?
Юрий Егорович наконец разогнулся. Разогнулся и высказался неосторожно:
— Ты мне за все ответишь, Казарян!
Теперь Роман Суренович малозаметным левым крюком ударил говоруна в печень. Прижав обе ладони к правой части живота, Юрий Егорович заплакал.
— А куда вам спешить, Санек? — вопросил Смирнов. — Подождите, пока Юрий Егорович придет в себя окончательно.
Не ответил ему Александр Петрович Воробьев. Он взял под руку перекошенного Юрия Егоровича и бережно повел к «мерседесу». Один из охранников, сидевший сзади, выскочил из лимузина и, услужливо держа дверцу, ждал, когда хозяева с комфортом устроятся в салоне. Слегка отпустило, и Юрий Егорович в изнеможении раскинулся на мягком сиденье. Прислуживавший охранник обошел «мерседес» и сел в салоне слева. По инструкции: отслеживать и контролировать действия тех, кто попытается их обгонять. А занявший место рядом с водителем отвечал за обочину. Александр Петрович влез в автомобиль последним. Не давая команды водителю на отъезд, он опустил стекло и крикнул меланхолически улыбавшемуся Смирнову:
— Учти, отставной мент, последнее слово — за мной!
«Мерседес» рванул вперед, потом мастерски развернулся на неширокой улице и уже на скорости пронесся мимо Сырцова, мимо Смирнова с Казаряном. Пятеро в лимузине и не оглянулись на них, все пятеро твердо смотрели вперед. Проводив банкиров, Сырцов присоединился к Смирнову и Казаряну. Казарян, единственный из троицы не боровшийся с вредными привычками, удовлетворенно и с удовольствием закурил. Борцы же жадно нюхали дым хорошей сигареты. Сырцов волевым усилием прервал никотиновую мастурбацию и деловито поинтересовался:
— Вы к нему, а я здесь?
— Именно, — подтвердил Смирнов и раздраженно нарушил казаряновский кайф: — Кончай смолить, дело надо делать!
Казарян преднамеренно нагло выпустил дым последней затяжки в сторону Деда, некультурно бросил окурок на дорожку, и они пошли по этой дорожке, поднялись на веранду и увидели в дверях дома весьма миловидную девицу в белом переднике, которая вопросительно смотрела на них.
— Юная смена героической Ольги Лукьяновны? — обрадовался Смирнов.
— Тихо! — приказал ему и девице Казарян, потому что в глубине дома запел Олег Торопов.
...Всегда хотелось создать нечто большое, красивое и полезное,чем можно осчастливить человека и человечество. Нет ничего в мире красивее самовара. Нет ничего более полезного, чем чай из самовара. Решили построить такой самовар, чтобы люди мира могли напиться из него. Вокруг были густые леса, и поэтому решили строить из дерева, чтобы материала хватило. Строили долго, преодолевая каждодневно возникавшие трудности, строили героически, строили с неизбывной гордостью, ибо никто и никогда не сможет построить такое. Уже ясно просматриваются контуры будущего чуда, уже приступили к главному — к росписи самовара, отражающей и воспевающей эпопею создания его. Дел так много, что пока некогда заняться проблемами второстепенными: как разжечь этот самовар и как вскипятить в нем воду для вселенского чая...
«Деревянный самовар, деревянный самовар...» — тихо и грустно допел Олег.
Терпеливо слушавшая песню девица вежливо осведомилась:
— Как о вас доложить Дмитрию Федоровичу?
— Докладывать о старых и верных друзьях? Старым и верным друзьям ни к чему китайские церемонии! — возгласил Казарян и, по-отечески взяв девицу за плечи, ласково отодвинул ее в сторону. Первым шагнул в сумрак дома Смирнов. Казарян, покончив с девицей, за ним.
В темной (разросшаяся во дворе нестриженая туя застилала окна до форточек) и бесконечной столовой у громадного стола сидел за коньячком Дмитрий Федорович в элегантном двубортном костюме и белой сорочке.
— Труп врага всегда хорошо пахнет, а? — войдя, осведомился Смирнов. — Двадцать пять лет нюхаешь. Не надоело?
— Кто такие? Что надо? — повернув к незваным пришельцам лицо с застывшим на нем туповато-значительным выражением, сурово потребовал ответа Дмитрий Федорович. Ни дать ни взять — унтер Сила Ерофеевич Грознов из пьесы Островского.
— Будя под маразматика косить, будя! — посоветовал Смирнов, усаживаясь напротив. Выключенный двухкассетный «Панасоник» разделял их. Они смотрели друг на друга как бы через забор. — Я же тебя не брать пришел. К сожалению, нет у меня таких прав, да и особых доказательств, кто ты такой на самом деле, пока не имеется.
— Ничего не понимаю! — продолжал-таки кривляться Дмитрий Федорович. — Врываются какие-то неизвестные люди, несут ахинею...
— Ты почему Торопова выключил? — перебил его Казарян. Бил, как всегда в дуэте со Смирновым, в точку. Очень непросто, не наврав, ответить было на этот простой вопрос. Вот и наврал Дмитрий Федорович, ощутимо наврал:
— Какого еще Торопова?
— Перебор, Митя, перебор! — возликовал Дед. И Казаряну: — Ты садись, Рома, садись. Сейчас по-настоящему разговаривать будем.
— А что ты здесь раскомандовался? — возмутился Дмитрий Федорович.
— Ты же в детство впал, ничего не соображаешь, как я понимаю. Вот я и взял бразды правления, — объяснил свое самоуправство Дед и, отодвинув магнитофон, глянул на бутылку дорогого коньяка, на лимончик, На икорку, на многоглазый сырок. — За что пьешь, Митяй, под песенки Торопова? За упокой души Василия Прахова? За упокой души Марии Елагиной? Михаила Грушина? Паши Рузанова? Николая Сергеева? Зятя своего поминаешь?
Вид взъярившегося отставного полковника явно радовал Дмитрия Федоровича. Он, не таясь, ликвидировал на своем лице идиотическую серьезность и с легкой улыбкой удовлетворенно выслушал темпераментные словесные выплески до конца. Когда Смирнов утих, он сказал:
— Торопов, будучи Светкиным мужем, когда пьяный под утро возвращался в наш дом, в ответ на ее крики читал стишки Маяковского. А так как это случалось часто и стишки декламировал он регулярно и громко, то я их запомнил навсегда. — Дмитрий Федорович недолго поморгал и вспомнил: — «Я — ученый малый, милая, громыхания оставьте ваши. Если молния меня не убила, то и гром мне, ей-богу, не страшен». Нестрашен твой гром, Смирнов.
— У Маяковского, может, действительно так: гроза прошла. Но для себя ты, Митя, перепутал очередность. Не молния была над тобой, а зарница за горизонтом, и гром, который слышишь ты, — только вестник приближающейся грозы. Убивающие молнии для тебя еще впереди.
— Что у тебя есть, Смирнов? — уже серьезно спросил Дмитрий Федорович.
— Ицыковичи и их убийство командой Грекова, с которым ты был связан крепко. Деньги, которые ушли за бугор с фальшивыми Ицыковичами, были твои или, во всяком случае, контролируемые тобой денежки вашей всесоюзной мафии. Всей операцией руководил ты.
— Недоказуемо, — небрежно отбрехнулся Дмитрий Федорович и стал тщательно, как микстуру, наливать коньяк в рюмку.