— Не хочу.
— Почему?
— Потому что они два года уже как кошка с собакой. И потому, что он махнул на нее рукой.
— Так плоха?
— С его точки зрения.
— Завтра утром он будет дома?
— Его и сегодня не будет. Вчера он на три дня улетел в Женеву по делам.
— Ксения внешне — хороша?
— По-моему, да. Но я мать. Судите сами. — Она раскрыла сумочку и, не глядя, нашла (заранее приготовленную) фотографию девять на двенадцать. Протянула ему. Вопрошающий взгляд, невеселая полуулыбка. Нос и рот материнские, а брови, видимо, отцовские: резко вскинутые, с надменным переломом.
— Худенькая? — поинтересовался он, продолжая рассматривать снимок.
— Былинка, — тоскливо подтвердила она.
— Завтра с утра я у вас. Постараюсь появиться со стороны: мне тоже не хочется, чтобы непрошеный третий знал о нашей встрече. Так что не удивляйтесь, если обнаружите меня, незваного, в вашей квартире. О связях Ксении, ее подружках, дружках, приятелях и приятельницах поговорим завтра же: может быть, где-нибудь — у нее, у вас — обнаружатся перспективные фотографии. Ведь кроме этого портрета при вас никаких снимков нет?
— Фотография мужа, — призналась она.
— Покажите, — неожиданно предложил Сырцов.
Она покорно порылась в сумочке и извлекла цветную фотку. Сырцов думал, что банкир Логунов значительно старше. Именно на него презрительно смотрел сорокалетний красавец в смокинге и с бокалом в руке. На презентации, значит. Что ж, они со Светланой Дмитриевной идеальная пара. Сырцов вернул фотографию и сказал:
— Теперь об оплате. Мой рабочий день стоит сто пятьдесят долларов. Непредвиденные расходы в эту сумму не входят.
— Я принесла с собой тысячу долларов. Этого пока хватит? — робко спросила она.
— Вполне. К завтрашнему дню я приготовлю расписку.
Она вручила ему конверт, проследила за тем, как он прячет деньги во внутренний карман, и облегченно рассмеялась.
— А теперь давайте немного выпьем и поедим, Георгий Петрович!
— Товар закуплен, можно и расслабиться, да?
— Зачем вы так? — низким голосом спросила она, ибо хорошее настроение покинуло ее.
Действительно, зачем он так? Затем, что она богата, хороша собой и у нее красивый, уверенный в себе муж, хозяин жизни? Затем, что они — идеальная пара? Затем, что его, Сырцова, наняли, как носильщика на вокзале? Затем, что он взял тысячу долларов?
— Затем, что я — полный идиот, Светлана Дмитриевна. Простите меня.
Она мелко покивала — прощала — и тихо заплакала. Поплакала недолго, вздохнула прерывисто, промокнула платочком Глаза и попыталась улыбнуться.
— Светлана Дмитриевна, вот вы плачете, — нарочито бойко начал он, — а ресницы у вас не текут. Ведь должны же течь, тушью крашенные! А не текут. Почему?
Слава Богу: улыбнулась по-настоящему. Ответила:
— Есть тушь, которая не течет от слез. Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что она очень дорогая?
Все-таки дамочка — молодец. И об этом ей надо сказать:
— А вы молодец, дамочка.
— Иногда, — частично согласилась она, быстро разлила из графина по рюмкам и предложила: — За то, чтобы все хорошо кончилось.
— Нельзя пить за несделанное, — строго возразил он.
— За что же тогда нам с вами пить?
— За удачу. Она не зависит от работы. Она приходит или не приходит.
— За удачу! — возгласила она, и они чокнулись.
Только они приступили к кофе, как раздалось разухабистое и громкое:
— Светка!
Светлана Дмитриевна посмотрела перед собой (сидели напротив входа), на мгновение ожесточилась лицом и, отчетливо выговаривая слова, прошептала:
— …твою мать!
Сырцов обернулся. В дверях, эффектно задранной рукой касаясь косяка, вольно стояла гражданка в широких, почти цыганских одеждах. Светлана Дмитриевна обнажила зубы в лучезарной улыбке, призывая:
— Иди к нам, Машка!
Сырцов опять посмотрел через плечо: интересно же было. Почти в «цыганочке» шла к их столу жизнерадостная Машка. Подплыла, уперлась указательным пальцем в стол, не скрываясь, оглядела Сырцова и сообщила: Ну, где может быть Светка? Конечно же у китайцев, дерьмо вонючее жует, нравится ей, понимаете ли, это! И я, естественно, уже здесь!
— А зачем? — вдруг спросил Сырцов.
— Что — зачем? — не поняла удивленная Машка.
— Здесь-то вы зачем? Судя по всему, вам не нравится вонючее дерьмо, которое именно здесь подают.
— Какой суровый мужичок! — не сбившись со своего ритма, восхищенно удивилась еще раз Машка и, плюхнувшись на стул, требовательно спросила: — Кто таков?