— Кто там?
— Маша, — ответил голос, который он слышал несколько часов тому назад.
Он заглянул в глазок. Теперь — не цыганка, теперь — ловкий мальчик в джинсах, в джинсовой рубашке. Не отрываясь от глазка, он продолжил допрос:
— Какая еще Маша?
— Хорошенькая! — ответила она и сделала страшную рожу.
— Что надо? — нарочито не успокаивался Сырцов.
— Ничего не надо, кроме шоколада! — спела Маша.
Пора было сдаваться, и он обнадежил ее:
— Минутку. Сейчас оденусь.
Натянул брюки, влез в футболку и открыл дверь.
— Добрый вечер, Георгий, — воспитанно поприветствовала его Маша.
— Вы же меня Федором хотели звать, — напомнил он.
— Передумала, — сообщила она и, оглядевшись, невинно поинтересовалась: — Мы здесь, в передней, поговорим?
— Проходите, — без восторга предложил Сырцов и посторонился.
Она двинулась в комнату, на ходу басом изображая фольклорного милиционера:
— Пройдемтя, гражданка! — и визгливо — в ответ за «гражданку»: — А вы руки не крутитя!
— Присаживайтесь, — посоветовал он ей, сам уже усевшись на диван. Она плюхнулась в кресло, с удовольствием попрыгала в нем и успокоилась, закинув обутую в кроссовку ступню правой ноги на колено левой, голень которой придерживала обеими руками.
— Ну, и зачем вы ко мне пожаловали? — осведомился Сырцов, на конце фразы непредсказуемо и затяжно зевнув.
— Это вы нарочно? — участливо спросила она.
— Я задал вопрос, — разозлился он.
— Вы зевнули.
— Но вопрос-то вы слышали?
— Я хочу вам помочь, — объявила Маша и, уронив правую ногу на пол, перевела себя почти в горизонтальное положение.
— Не надо, — твердо сказал он.
— Надо. У Ксении не было человека ближе, чем я.
— Она, безусловно, восхищалась вами, — понял он.
— Поначалу — да, — легко согласилась Маша. — Но мотом мы стали настоящими подругами.
— Подруга матери, подруга дочери…
— А что тут удивительного? Я — как раз посередине между ними.
— Хотите сказать, что вам тридцать два года?
— Тридцать! Тридцать! — завопила она, успокоилась и добавила: — И то много.
— Следовательно, Светлане Дмитриевне сорок.
— Ну уж!
— Но Ксении — двадцать, вам, как вы утверждаете, тридцать. Простая арифметика…
— Посредине — это символически, в более широком смысле!
— Тогда я не понял. Пардон. — Извинившись, Сырном замолк. Не след ей помогать вопросами, пусть сама выкарабкивается.
Но она была безудержна в своем нахальстве и перла как танк:
— Вы ни о чем не хотите меня спросить?
— Нет.
— А зря. Я много знаю.
— Кто много жил, тот много видел.
— Видела-то я много, а жила… Кажется, что и не жила вовсе.
— Чем же вы тридцать лет занимались?
— Ждала. Сначала принца, потом фарта.
— Дождались?
— Дождалась. Принца, но он оказался самозванцем. А фарт еще не пришел.
— Еще… Значит, надеетесь.
— Надеюсь. — Она резко изменила позу, восстав, воткнула локти в колени и положила мордашку в вазочку из ладоней. — Можно закурить?
В ответ на его разрешительный кивок выскочила из кресла, вытащила из кармана рубашки пачку «Мальборо» и зажигалку, на ходу закурив, прошла к балконной двери. Порывиста и неожиданна, как ласточка в полете. А задок под джинсами в обтяжку — ладный. Аппетитный задок. Она вернулась и, не садясь, спросила:
— Почему вы меня не расспрашиваете?
— Не хочу.
— Но, как я понимаю, ваша главная задача — сбор информации.
— Мне не нужна навязываемая информация. Она — всегда вранье.
— Значит, вы считаете, что мое явное желание помочь вам в поисках Ксении — лишь повод, а истинную и тайную причину моего визита я пока тщательно скрываю. Так?
— Ага, — с удовольствием согласился он. Бой-баба, гуляет, как хочет, по острию ножа. Следовало принять ближний бой. — Какова же истинная причина вашего визита ко мне? Вот эту информацию я с удовольствием выслушаю.
— Не время еще, паренек, — решила она и возвратила себя в кресло. Теперь ее внимание привлекла тахта. — А станок у тебя роскошный, Жора. Увлекаешься этим спортом?
Достала, стерва. Сырцов разозлился:
— По-моему, мы с вами на брудершафт не пили.
— А что нам мешает сделать это сейчас?
— То, что я не пью.
— Все-таки завелся! — возликовала она. — И сдержанность пропала, и юморок, и превосходство над разнузданной бабой. Дал слабинку, сыщик!