— Проводку не повредите! — кричал Махов, уже взбежавший в беседку. Первое, что увидел в проломе Смирнов, стоявший рядом с Маховым, был топчан и Сырцов, привязанный к нему. И только потом, к своему удивлению, он увидел двоих, бешено паливших в дверь: Рузанова и неизвестного верзилу.
Дверь, выбитая из петель, рухнула неожиданно. Скорее всего от непонятного движения воздуха — сквозняка — Рузанов поднял голову и увидел пролом. Он оскалился в припадочной усмешке и с пистолетом развернулся к топчану. Он опередил Махова, успев выстрелить один раз. Во второй не успел: пуля из маховского пистолета вошла ему под левую лопатку. Рузанов целился Сырцову в голову, но попал в плечо. Махов же хотел попасть, в правую руку Рузанова, но тоже промахнулся, так уж получилось в нервной перестрелочной запарке.
Рузанов упал. Верзила тоже посмотрел наверх, понял все, выронил пистолет и поднял руки.
Махов спрыгнул вниз. Смирнов так не мог. Спустившись по ступеням, он подошел к люку.
— Что там? — спросил подполковник.
— Все, — невесело ответил Смирнов. — Главного уложили.
И спустился в схрон. Верзила в наручниках стоял в углу, а Махов, присев с краю на топчан и разрезая ножом сырцовские путы, все спрашивал, спрашивал:
— Как ты, Жора? Как ты, Жора?
— Порядок, порядок, — лихорадочно отвечал Сырцов.
Глядя в изуродованное, увеличившееся лицо Сырцова с подпаленным подбородком, Смирнов потребовал у Махова:
— Дай нож.
Махов, уже завершивший операцию по освобождению сыщика от пут, протянул ему нож. Смирнов с треском взрезал ткань камуфляжа, осторожно приподнял Сырцова и осмотрел рану. Рядом со вчерашней ссадиной от пули Решетова был другой пулевой вход. Смирнов заглянул за сырцовское плечо. Слава Богу, и выход. Нежно возвратил Сырцова на топчан и сказал с облегчением:
— Повезло тебе, Жора.
Сырцов приходил в себя. Попытался улыбнуться, но сильно увеличившиеся в объеме губы и щеки позволили рту лишь скривиться. Ответил, как ему казалось, шутливо и бодро:
— Везет. Второй раз за сутки в одно и то же место.
Вокруг уже стояла вся команда. Махов спохватился — дела не терпели отлагательств — и распорядился, прося подполковника:
— «Санитарку» бы и перевозку.
— Труп к вам или к нам? — рассматривая мертвого Рузанова, спросил подполковник.
— Лучше к нам, — опять же прося, решил Махов.
— Я в больницу не поеду! — забеспокоился Сырцов.
— Не поедешь, не поедешь, — успокоил его Смирнов, ловко перевязывая пробитое плечо рваниной из разрезанного сырцовского исподнего. — Но надо, чтобы твое плечико врач настоящий посмотрел.
— Ну, а теперь в гости к Дмитрию Федоровичу, — предложил Махов.
— А стоит? — засомневался подполковник. — Вроде в обыске надобность отпала…
— Побеседовать стоит в любом случае, — возразил Махов.
— Стоит, стоит, — слабым голосом подтвердил Сырцов.
— Жора, идти сможешь? — спросил у него Смирнов.
— Я все могу, — бойко объявил Сырцов и скинул ноги с топчана на пол в стремлении сесть. Но тут же его швырнуло в сторону, и он упал пробитым плечом на голые доски. Взвыл непроизвольно.
— Герой, герой, а у героя — геморрой, — ворчливо заметил Смирнов.
Сырцов сделал вторую попытку сесть и сел-таки. Торжествующе ответил Деду:
— У героя не геморрой, а рана, — и вдруг увидел Малыша. — Ну, как ты теперь себя чувствуешь, вивисектор?
Слово «вивисектор» для Малыша было тайной за семью печатями, и поэтому он ответил неопределенно:
— А что?
— Да ничего, — сказал Сырцов и стал подниматься, не отрывая взгляда от Малыша. Цепляясь за маховский рукав, встал-таки. Сделал шаг, взял нож, небрежно брошенный Дедом на стол. Сделал еще один шаг. К Малышу.
— Не подходи! — заорал Малыш и, забившись в угол, прокричал остальным: — Да что это делается?! Он меня будет резать, и вы, милиционеры, допустите это?
Сырцов вернулся к столу, воткнул нож в столешницу и опять сделал попытку улыбнуться.
— Вы с Пашей все спорили, трус я или не трус. И проверяли на опыте. Ножичком или спичкой. Теперь я тебя проверил, Малыш. Жидкое говно — вот ты кто.
Сырцов, хотя и шатаясь, шагал самостоятельно. На всякий случай рядом с ним шел Нефедов — страховал. Миновали малозаметную калитку и увидели на дачной веранде Дмитрия Федоровича и Ольгу Лукьяновну. Ждали, даже пальбы не испугались.
— А где Павел? — ломким от предчувствия беды голосом спросила Ольга Лукьяновна у троих первыми подошедших к веранде. У подполковника. У Махова.