Светлана Дмитриевна распахнула глаза и как бы заново осмотрела мир Ксении. Медленно стала перечислять:
— Нет двух иконок: ее святой и Николая Угодника… Маленьких таких… Церковный ширпотреб…
— Она — неистово верующая? — быстро спросил Сырцов.
— Да нет. Просто интересовалась православием.
— Дальше.
— Длинный такой кабинетный алфавит-книжка для телефонов. Всегда на столе лежал. Вот, пожалуй, и все.
— Где висели иконки?
— Справа от стола.
Сырцов подошел к столу и изучил стену. Неумелой рукой в нее было вбито три гвоздя, ненужно больших для такого дела.
— Что еще висело здесь? — потребовал ответа Сырцов.
— Ах да… Еще и фотография…
— Чья?
— Разве это важно? — прикинулась дурочкой Светлана Дмитриевна.
— Важно.
— Эта фотография не имеет никакого отношения к делу…
— Она взяла ее, значит, имеет, — грубо надавил он.
— Мне бы не хотелось говорить.
Сырцов вынул из кармана конверт с баксами и положил его на стол. Предполагал, что подобное может случиться. Не выносил он эти дурацкие бабьи игры. Положил и направился к двери, обходя кресло, в котором сидела Светлана Дмитриевна. Она вскочила, схватила его за рукав куртки. Он вырвался, заговорил яростно:
— Краковяк не танцую, мадам. И в детские игры не играю. «Черным белое зовите, „да“ и „нет“ не говорите» — для других. Было приятно познакомиться.
Она повисла на Сырцове и заплакала. Он вздохнул и стал ждать. Быстро отплакавшись, она тоже вздохнула.
— Не покидайте меня, Георгий. Если вы уйдете, то все кончится: надежды, будущее, жизнь. Вы единственный, кто может нам помочь, я это знаю. И будьте снисходительней ко мне. Если не можете уважать, то пожалейте меня.
— Чья фотография? — упрямо повторил Сырцов.
Она отпустила его, отвернулась к окну и тихо призналась:
— Моего первого мужа..
— Она знакома с ним?
— Он трагически погиб задолго до ее рождения.
Это уже было интересное кино. Сырцов возвратился к столу, но не для того, чтобы опять забрать «зеленые», а для того, чтобы сесть на стул и посмотреть Светлане Дмитриевне в глаза. Сейчас глаза ее были слепы. Она смотрела в себя. Сырцов решил вернуть ее к мирским делам:
— Откуда же эта непонятная любовь Ксении к нему?
— Он писал стихи, сочинял песни… Она считает его жертвой времени, режима… Моей жертвой и косвенной жертвой своего собственного отца.
— Вы его бросили?
— Его бросишь… — Она вяло и светло улыбнулась. — Это он ушел от меня. Да вы его должны знать по его песням. Они ныне бурно возвращаются из искусственного небытия. Он — весь в своих песнях, Олег Торопов.
Ну и номер! И уже гремело в ушах знаменитое и привязчивое, как смола: «Деревянный самовар! Деревянный самовар!», спетое под беспощадную гитару хриплым и зачаровывающим баритоном. И черно-белый портрет с обложки популярного журнала вспомнил Сырцов: резко обернувшаяся на мощной шее голова рвущегося к победе и не боящегося поражения бойца. О таком нельзя говорить экивоками.
— Вы имели какое-либо отношение к его гибели?
— Имела, не имела! — Светлана Дмитриевна неизвестно почему ужасно разозлилась. — Я не виновата в его смерти!
Завелась, и поэтому разговор продолжать бессмысленно. Хотя ситуация эта — весьма возможная изначальная причина и пружина всего происшедшего. Но это — на потом. Сейчас — к рутине:
— Светлана Дмитриевна, телефонная книжка Ксении исчезла вместе с ней. Но у вас-то наверняка имеются телефоны подруг, приятелей, знакомых, по которым вы иногда, беспокоясь, как каждая мать, разыскивали ее.
— Имеются, — покорно подтвердила она, тихо радуясь, что разговор об Олеге Торопове не получил продолжения. — Я их тайно от Ксюшки все в свою записную книжку переписала. — И вдруг опять ощетинилась: — И не считаю это зазорным.
— И я не считаю, — успокоил ее Сырцов. — Не могли бы вы сделать списочек этих телефонов с краткой характеристикой каждого из абонентов.
— Могу. Но это отнимет какое-то время…
— Небольшое. А я за это время ознакомлюсь, если вы позволите, с содержимым письменного стола. Вы позволите?
— Куда мне теперь деваться! — косвенно разрешила пил и удалилась, а Сырцов поочередно выдвинул все три ящика.
В первом — конспекты лекций, общие тетради. Быстро и тщательно — в такие тетради часто помимо лекций небрежно и почти бессознательно заносятся записи о личном — просмотрел все двенадцать, но ничего интересного не нашел, за исключением того, что Ксения Логунова учится на третьем курсе исторического факультета Гуманитарного университета и что она, если судить по почерку и записям, — человек организованный, добросовестный и ничего не принимающий на веру.