— Эй! Ты куда? — вдруг заорал Сырцов, увидя, что Англичанин свернул на проспект Вернадского.
— К тебе домой, — невозмутимо ответил Англичанин, делая с Ленинского левый поворот на зеленый свет.
— Ну, и где, ты считаешь, я живу? — уже спокойно поинтересовался Сырцов.
— В косом доме на Вернадского, где мы с тобой в свое время выпили не один литр водки, — достойно ответил Коляша.
— Хорошие были времена! — восхитился Сырцов. — Вот когда работенка была! Не то что взбесившихся с жиру девиц искать. — И запаузил, вспомнив, что не об этом речь. — Не живу я теперь здесь, поменял я свою дворницкую.
— Если в Медведково или в Бескудниково — не повезу, — твердо и серьезно решил Коляша.
— В центре, в центре! — успокоил его Сырцов. — В переулочке за Новым Арбатом, рядом с американским посольством и СЭВом.
— Это кого ты так ловко обдурил?
— Никого не обдурил. Доплатил и старичку одному удовольствие доставил. У него в этом доме на Вернадского сын живет на пятом этаже.
— Ну, ты и ловкач. Ну и пройдоха! — обрадовался возможности уличить в неблаговидных делах благородного сыщика Коляша.
— А у тебя какая квартира сейчас? — ехидно полюбопытствовал Сырцов.
— Трехкомнатная, — пришлось признаться Коляше. — Но у меня — семья.
— Семья — это очередная длинноногая дива?
— Не твое собачье дело, — внезапно обиделся Коляша.
— Правда глаза колет. — Сырцов сделал строгое лицо и получил в ответ несколько набившее оскомину, но до сих пор выразительное:
— Козел!
Сырцов засмеялся как можно противнее. Посмеявшись, решил:
— Как ни старайся, Англичанин, не получится из тебя интеллигент, нет, не получится! Менталитет-то уголовный!
Англичанин сделал паузу, потому что после моста над Москвой-рекой осуществлял поворот на Фрунзенскую набережную. Выйдя на прямую, нашел возможным грубо ответить:
— Так же как и из тебя, брянский колхозник! — И вдруг отвлекся, воззрившись на пролетавший слева и назад дом. — Видал, что люди делают? На крышах себе домики строят!
— Пентхауз это называется, — показал свою образованность Сырцов.
— Вот из этого пентхауза девица и сбежала! — сообщил Коляша и без всякой связи помечтал: — Разбогатею — себе тоже такой построю!
— Зачем? — грустно спросил Сырцов.
— Как — зачем? По крыше как по полю гулять, на Нескучный любоваться, а главное: никаких соседей!
По Садовому — туннелем, с разворотом у дома Шаляпина, мимо американского посольства, вниз по переулку.
Здесь, — сказал Сырцов у серо-голубого дома-башни Англичанин приткнулся к тротуару и, не глуша мотора, вновь спросил:
— Ну, как? Берешься?
— Нет.
— Почему?
— Не хочется.
— А чего хочется?
— «Сердцу хочется ласковой песни и хорошей, большой любви», — отвратительным фальцетом пропел строку из старинного шлягера Сырцов. Вышел, обошел «БМВ», пожал руку Коляше и направился к подъезду, на ходу поласкав ладошкой крышу своей бежевой «девятки».
— Все-таки подумай! Время еще есть! — крикнул ему в спину Коляша. Не оборачиваясь, Сырцов поднял правую руку вверх — ладно, мол, слышал…
Глава 2
Набрал код, проник в подъезд, открыл почтовый ящик. За «Вечеркой» прятались ключи от автомобиля, завернутые в бумажку. Сырцов бумажку развернул и прочел корявую строку: «Карбюратор в порядке. Женя». Вот и ладушки. Теперь у него, Сырцова, все тип-топ.
Эту свою квартиру, в отличие от дворницкой, он нежно любил. Более года прошло, как переехал, но любовь к ней все жила в его сердце больном. Ну, естественно, и баловал он ее, свою любимую. Чуть что — подарок. От этого и стала она веселой, ухоженной и украшенной, с которой каждый раз встречаться — радость. Его гнездо, его крепость, его дом на долгие времена. Дамочки, изредка по необходимости залетавшие сюда, сразу же понимали это и не пытались навести в этой мужской квартире уют. У него был свой уют.
После парилки в «БМВ» было жарковато. Сырцов разделся до трусов, сполоснул личико и руки и двинул на кухню. Последний год он держал себя в форме: каждодневные пробежки, каждодневные часовые занятия на тренажере (в лоджии стоял), диета и полный отказ от курева и пьянки. Съел бутерброд (хлеб был с отрубями) с сыром, выпил стакан йогурта и — сыт.
Застелив квадратную (два двадцать на два двадцать) тахту простынкой, бросил в голову подушку, улегся под плед. Сквозь полуприкрытые веки картинка виделась слегка размытой и оттого почти сказочной. Он любовался этой картинкой, он ощущал свою силу и в преддверии сна верил в свое бессмертие. Кто-то вроде шептал ему на ухо: «Хорошо, хорошо, хорошо», и он радостно и бессловесно соглашался: да, хорошо, да, хорошо, да, хорошо… Сначала он сладострастно засыпал, а потом заснул крепко. Открыв рот, он похрапывал.