— Ну, не хочешь — не обижайся. На том свете угольками рассчитаемся, мое дело предложить. А пани бургомистерше передай, чтоб другой раз посноровистее была. Люди и шилом бреют, а она и ножом не смогла.
Посмеялся Нестерка вместе с людьми — и котомку за плечи. Убегай, голый, а то обдерут, известно: от чумы и от бургомистра лучше подальше.
КАК НЕСТЕРКА ПАНА ЖЕНИЛ
Привела как-то раз дорога Нестерку в местечко под названием Старые Козы, что раньше, за давним временем, принадлежало панам Пшебыевским. Местечко как местечко: корчма на перекрестке, костел на одном пригорке, панский дворец на другом, посередине базарная площадь с лужами, сотни три хат да десятка два деревень вокруг.
Про Пшебыевского Нестерка и раньше слыхал, даже видел как-то на ярмарке. На всю округу самого высшего сорта был пан, самой мудреной породы. Ноги тоненькие, грудь как колесом переехана, шея что у быка хвост. Усики шилом, нос крючком, уши торчком. Фрак из Парижа выписан, волосы специальным парикмахером из Варшавы завиты. Жил пан не без фокуса, чем только не занимался, чего только не вытворял. И лошадей арабских разводил, и театр устраивал, и музыкантов итальянских выписывал — каждый год новая забава. Но больше всего был охоч до молодых девчат, вселил ему бог по ошибке петушиную душу, как увидит красотку, так прямо и подпрыгивает. А времена уже не те, прошла панская воля на это дело.
Явился Нестерка в самое неудобное время — после обеда. В кармане у него давно уже не звенело, в животе не булькало, а тут еще и про ночлег думать нужно. Походил, поныкал туда-сюда да и нанялся к одной молодухе дрова рубить, чтобы хоть с дороги перекусить. К вечеру управился и просится переночевать. А солдатка-молодица в дом не пускает. Бросила постилку, ступай, мол, на сеновал.
Не в своей хате не хозяин, где положат, там и ляжешь. Да и человеку привычному — лишь бы те под забором. Залез Нестерка на сеновал, улегся, только засыпать начал — вдруг видит, окна ярко осветились. Смотрит поверх занавесок: встречает молодица (а ее Аксиньей звали) гостя — пана Пшебыевского. Из шкафчика вина дорогие на стол, из печи гуся жареного. У Нестерки даже слюнки потекли, а пан на угощения внимания мало обращает, у него другой интерес. Только они улеглись, кто-то в двери стучит. Выскочил пан из-под одеяла — и в бочку, что около печки стояла, а Аксинья мешок с пером наверх. «Кто ж это их так потревожил?» — думает Нестерка. Слез с сеновала, видит — гренадер при усах, при шашке и с ружьем.
— Что людей путаешь, служивый? — спрашивает.
— Я, брат, у себя дома, — отвечает тот, — а ты кто?
— Да вот дрова рубить нанялся, а ночевать хозяйка на сеновал отправила.
— Э-э, заходи в дом.
— Откуда ты, Егор?
Открыла им Аксинья и чуть в обморок не упала.
— Из-за гор, — отвечает солдат. — Полк маршем идет, отпустил их благородие на полчаса. Давай быстрее на стол, что есть, хоть перекушу с добрым человеком с дороги.
Достала Аксинья кусок сала, хлеба отрезала — и все угощение. Только они попробовали сальца, Нестерка и говорит:
— Хорошо сало, а гусь, наверное, не хуже.
— Какой гусь? — спрашивает солдат.
— В печке, за заслонкой.
Посмотрел тот, и правда, гусь в печи.
— Эге, да ты никак ясновидящий?
— Случается, — говорит Нестерка, — особенно когда есть крепко хочется.
Солдат спрашивает:
— Если ты ясновидящий, ты и чертей можешь видеть?
— Могу, — отвечает Нестерка, — вон, например, в бочке подле печки один сидит.
— Прямо здесь, в моей хате? — удивляется солдат. — Не может быть.
Взял он ружье и как бабахнет в бочку. Завертелась бочка, упала, выскочило из нее чудо в перьях — и за двери.
— Ишь ты! — говорит солдат. — А я думал, черти только черные бывают.
— Всякие попадаются, — доедает Нестерка гуся, — поверь уж мне, я на них за свой век насмотрелся.
Пока то да се, стучит в окно товарищ солдата: «Егор, поспешай, последняя рота идет». Только муж за порог — Аксинья к Нестерке, что, мол, нос в чужие дела суешь, работничек: «Я тебе покажу черта, ясновидящий мне нашелся!» — и уже скалку в руки, а Нестерка ей:
— Не шуми, хозяюшка, ведь я мог солдатику посоветовать и не стучаться под дверью, а в окошко заглянуть. Тогда он бы, наверное, не в бочку из своего ружья шарахнул.
От таких речей Аксинья даже рот раскрыла.
— То-то, — говорит Нестерка. — Еще спасибо скажи.
— Ишь ты — спасибо ему, как все обернул, ловкач. Только мне как раз такой и нужен.
— Это зачем же?
Подумала Аксинья — говорить, не говорить, махнула рукой: