Переживание собственной ценности клиента в терапии бывает очень неочевидно; переживание ценности своего терапевта — куда очевидней. Это и вообще так, и особенно — для людей с эмоциональной травмой. И травма сепарации, и травма насилия (любого) бьет по способности ощущать собственную безусловную ценность. Травма связана с опытом беспомощности, бессилия и неразлучным с ними переживанием глубокого стыда — а стыд, как ощущение ничтожности, это антагонист ценности. Сильный неосознаваемый стыд парализует процесс мышления и ясного восприятия реальности и вызывает к жизни автоматические реакции и разнообразные защитные механизмы. Одна из автоматических реакций — это поведение привязанности, сходное с тем, что было в детстве: желание крепко держаться за фигуру, от которой ждешь защиты и утешения (даже если эта фигура холодная или отвергающая).
Все, что покушается на устойчивость фигуры терапевта во внутреннем мире клиента, вызывает сильную тревогу. Понятное дело, что терапевт не может быть идеально устойчивым — он может заболеть, отменить сессию, забыть что-то важное, не понять с первого раза… Но, как «достаточно хорошая мать» у Винникота, достаточно хороший психотерапевт старается, чтобы клиент не сталкивался со слишком большим количеством беспомощности в их отношениях. Иначе вместо роста личностных способностей мы получим парад защитных механизмов.
И одновременно с этим, как в любых важных отношениях, мы стремимся сравняться в ценности/значимости.
Отношения с дисбалансом власти бывают надежны во многих контекстах, при условии, что есть баланс ценности (например, у родителя гораздо больше власти и влияния, чем у ребенка — но для хорошего родителя это уравновешивается огромной ценностью ребенка и уважением его достоинства).
А вот отношения с дисбалансом ценности ненадежны и опасны для личности того, кто находится в зависимой роли.
Эротический перенос — одна из защитных реакций психики на угрозу небезопасной привязанности.
[из интервью]
«Однажды мой психотерапевт написал мне письмо — в его содержании не было ничего необычного: впечатления от книги, которую мы оба в то время читали. Необычным было время — пять часов утра. „Мне было так плохо, — позже написал он, в ответ на мое удивление. — У меня есть хроническое заболевание, и приступы бывают обычно в предрассветные часы. В такие минуты, пока я жду, когда подействует лекарство, я боюсь умереть. Я написал тебе, потому что боялся смерти, и мне захотелось поговорить с тобой о книге, отвлечься“.
Конечно, мое сердце перевернулось в ответ на это признание. Конечно, у меня родилось много сочувствия. Это естественно. Я расплакалась, неожиданно для самой себя, и несколько дней после заливалась слезами, вспоминая эти слова. Фигура моего терапевта вдруг стала для меня такой хрупкой, такой драгоценной, требующей бережной заботы и нежности.
Спустя некоторое время у меня началась бессонница с четырех до шести часов утра — „в самые страшные предрассветные часы“. Я подглядывала в сетевой аккаунт терапевта, чтобы убедиться, что он не в сети — то есть, вероятно, спит, и в порядке. Иррациональным образом я надеялась, что пока я бодрствую, с ним не случится ничего плохого. Я понимала умом, что это иллюзия, всего лишь ответ на мою беспомощность — неспособность противостоять его болезни и смерти — но мое тело упорно просыпалось и несло вахту; это длилось несколько лет и прошло нескоро даже после того, как наши отношения полностью прекратились.
Я никогда не говорила об этом на терапии, и мой терапевт так об этом и не узнал. Почему? Я боялась его огорчить. Нежность к нему, переполнившая меня, и страх его потерять закрывали мне рот. Это было „мое личное дело“.
Я чувствовала, что мне доверен секрет — и обязалась хранить его. Признайся я в своих трудностях, мой терапевт мог бы решить, что я слишком хрупкая для того, чтобы доверять мне секреты. Я не хотела разочаровать его.
И наша терапия, кажется, так и не сошла с этой точки».
Конечно, такие драматически яркие реакции может давать только психика, раненая опытом пережитой травмы. Но правда и то, что именно люди, пришедшие в терапию с травмой, чаще других сталкиваются со злоупотреблением со стороны терапевта. Что-то, что при более благополучной организации личности происходит умеренно и кратковременно, в случае травмы или расстройства звучит более мощно и начинает диктовать правила участникам отношений. Мы стараемся понять — что именно.