– В Древнем Риме был обычай, по которому после танца мужчина читал женщине посвященное ей стихотворение. Хороший обычай? – спросил он у зала.
– Хороший! – отозвался зал.
– Поэтому сейчас Федор Седых прочтет стихотворение, посвященное его партнерше!
Все захлопали.
Федор остановился, не зная, как себя вести. Какой, к черту, Древний Рим! Не было у них такого обычая! Особенно ему «понравились» слова про партнершу.
– Ну, что же вы, – улыбнулся из первого ряда мэр. – Ни одного стихотворения не знаете?
– Знаю, – серьезно сказал Федор.
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим!
После секундной паузы зал бешено зааплодировал.
– Это не мне, это Александр Сергеичу, – выждав мгновение тишины, улыбнулся Федор. И сорвал еще порцию аплодисментов.
– Я тоже хочу прочесть стихотворение! – объявил вновь вылезший на сцену Ангел. – Можно? – спросил он у мэра.
– Конечно! Что ж вы у меня спрашиваете? Это ведь ваш праздник!
Ангел вытянул вперед левую руку и начал:
Прикоснусь ботинком к цветку.
Оскоромлю нежную душу.
Подпилю цветущую грушу.
С медом пчел не пущу к летку.
Позвоню подруге чужой.
Сговорюсь о встрече ненужной.
Проведу, хмельной и недужный,
Скверный день под красной луной.
Странных игр постигая суть,
Поиграю в злость и проклятья,
Заплачу за рваные платья
И в дальнейший отправлюсь путь.
Среди псов и калек убогих
Поскачу на черную площадь.
Загоню любимую лошадь.
– Это вы сами сочинили? – в наступившей тишине спросила чиновница из районо.
– Интересно, интересно, – пробормотал мэр.
– И последнее, – явно теряя запал, сказал Ангел:
Уверенно черен, без выдоха,
Гнетущ, как убийцы замах,
Мягко мне в душу прыгает
Страх.
Страх.
Страх.
Отчаянье в чаяньях мнимых.
В пылу смертельных побед
Вместо речей счастливых —
Бред.
Бред.
Бред.
Лиц нет. Лишь сутулые спины.
Ночные кошмары – весь день.
И вместо лица любимой —
Тень.
Тень.
Тень.
С колонн маяков зовущих —
Тусклый, несвежий свет.
Предвестник грядущих, ждущих
Бед.
Бед.
Бед…
– Оваций не надо, – сказал Ангел и под стук своих каблуков пошел к выходу со сцены. Снизу на него пристально смотрела Ольга.
– А по-моему, вы талантливый человек, – спокойно сказал мэр. Толмачев, посчитав это приказом, ожесточенно зааплодировал. Его поддержали два-три человека из обслуги. И еще Федор, не написавший в своей жизни ни одного стихотворения и искренне считавший, что любое творчество заслуживает аплодисментов.
Ангел обернулся и посмотрел в зал. Как будто пересчитывал хлопающих. Его лицо сейчас никому не казалось нежным и добрым. А может, это лишь привиделось Федору.
– Ну, как концерт? – подбежал к начальству Толмачев.
– Отлично, – сказал мэр.
– Наши обязательства остаются в силе, – добавила чиновница.
Уже садясь в персональную «Волгу», мэр сказал Толмачеву:
– А этому парнишке, конферансье, нужен психолог. Или даже психиатр. Займитесь, пожалуйста.
– Займемся, – заверил Николай Петрович. «Какой психиатр? Его посадят скорее, там и найдут психиатра. Если, конечно, еще до посадки не прикончат». Толмачев прекрасно отдавал отчет в том, с каким контингентом имеет дело.
Перед отбоем Федор услышал всхлипы и странные хлопки из спальни мальчиков. Он мотнулся туда.
Хорь сильно бил Ваську по щекам. Голова пацана болталась из стороны в сторону, но тот даже не пытался сбежать или сопротивляться.
Ангел считал удары.
– Прекратить, сволочь! – заорал Федор. Хорь посмотрел на Ангела, ожидая инструкций.
– Чем вы недовольны, Федор Сергеевич? – учтиво спросил Ангел. – Не понравился концерт?
– Отпусти пацана!
– Нельзя, – Хорь снова сильно ударил Ваську по лицу. – Он сфальшивил.
– Урою обоих, б…и! – теряя рассудок, просипел Федор. Если бы они не прекратили экзекуцию, он бы кинулся на них. Но они прекратили.
– Не понимаю, – задумчиво сказал Ангел. – Я всего лишь выполняю наше соглашение.
– Значит, так, ублюдок. Слушай сюда. – Теперь это был совсем другой Федор, чем десять минут назад. – Порядки здесь буду устанавливать я. Понятно излагаю?
– Понятно-то понятно, – протянул Ангел. Он внимательно наблюдал за собеседником и понял, что вспышка ярости прошла. – Да не много ли на себя берете?
– Нормально беру, Ангел. Я всегда беру на себя столько, сколько гарантированно вывезу. Ты меня понял?
– Я-то понял, – улыбнулся Ангел. – Да вот поймут ли другие… – Последнее слово он оставил за собой, но всем присутствующим, жадно ловившим каждое слово, стало ясно, что над абсолютной властью этого странного тирана впервые нависла конкретная опасность.
Ольга стояла в коридорчике, ни разу за время ссоры не заглянув в комнату. Она слышала каждое слово, живо представляя себе происходящее.
Ольга улыбалась.
3
Потекла неспешная лагерная жизнь. Никаких экспромтов, никаких эксцессов. Во всем чувствовалась рука многоопытного шестнадцатилетнего руководителя.
Ангел сделал выводы и на рожон не лез, во всяком случае, открытых избиений заметно не было. Да ему и не нужно было прибегать к избиениям: авторитета и так хватало.
Кстати, Федор прекрасно понимал, что побитый Васька согласился бы еще на десять таких экзекуций – да что там, согласился бы, наверное, и с рукой расстаться! – лишь бы оказаться приближенным к Ангелу.
Но приближенных было всего двое: Хорь и Ольга. Первый был просто счастлив от такого расклада. По второй никогда ничего нельзя было понять. Красивое лицо с богатой мимикой жило как бы отдельно от мозга. Седых понял это буквально на третий день общения. И ужаснулся.
Девочек было две. Одна все время либо без умолку болтала, либо что-нибудь напевала и пританцовывала. Вторая холодно и отстраненно наблюдала за происходящим вокруг, и ее отношение к окружающей действительности даже опытному наблюдателю (каковым себя считал Федор) было неизвестно.