«…Кто ж меня огрел?» – размышлял Федор, лежа на своей койке. Битву он выиграл вчистую: связанных солдат поштучно сдали подоспевшему патрулю. Однако все тело ныло, раны болели, голова кружилась.
Уже трижды заходила Ольга. И один раз – Ангел. По всему выходило, что он – спаситель Федора.
«Но кто ж мне врезал? Ничего, жизнь долгая. Еще сочтемся».
5
После драки со стройбатовцами Федор стал поистине былинным героем. Даже эпос соответствующий появился. В исполнении народного акына Васьки. Он по сотому разу пересказывал всем историю кровавой битвы (и слушали с удовольствием!), причем количество поверженных Федором врагов росло пропорционально порядковому номеру пересказа.
Седых пытался как-то ограничить Васькину мифотворческую деятельность, но натыкался на такой влюбленно-восторженный взгляд, что ругаться было неохота. Федор вообще сильно привязался к пацану, а тот, кроме Федора, никого вокруг себя не видел. Васька, может быть, впервые в жизни заимел старшего друга, и это для него было событием чрезвычайной важности.
Странно, но их теплые отношения сильно раздражали Ангела, до этого обращавшего на Ваську не больше внимания, чем на любого другого мелкого пацана. Хорь теперь цеплялся к нему по любому пустяку. Сильно не били, но доставалось часто.
Федор не раз замечал насупленное Васькино состояние, но добиться от него причины так и не сумел.
Процесс продолжался почти неделю, пока нарыв не вскрылся сам собой. Вечером перед этим воспитанникам продлили отбой до часа ночи, причем безо всяких лесных походов. Просто «Спартак» играл матч с сильной итальянской командой, и Толмачев, не забывавший свою основную специальность, разрешил ребятам посмотреть футбол.
Удивительно, как не слишком увлеченные футболом по отдельности парни неистово болели «за наших» вместе. Горячий любитель спорта, Федор с подозрением и раздражением смотрел на этот высокого градуса энтузиазм. Он вообще не любил толпу, даже на таком безобидном примере видя ее потенциальные разрушительные возможности.
Васька носился по комнате и орал, что «наши» вздуют «жалких итальяшек». Федор, услышав, снова хмыкнул: откуда берется – даже у самых малообразованных и малообеспеченных – это презрение к отличающимся от тебя самого? Может, именно оттуда, от собственной малообразованности и малообеспеченности?
Он спросил Ваську:
– Откуда ты знаешь, кто выиграет? Итальянцы очень сильно играют.
Простой, казалось бы, вопрос поразил ребят. Нет, конечно, они понимали, что «наши» не всегда только выигрывают. Но публично выразить сомнение в «нашей» победе было, по их мнению, почти равносильно пожеланию победы чужой. Они смотрели посеревшими от нахлынувшей злости глазами, и Федор вдруг мгновенно – не мозгом, а сердцем – постиг природу сразу двух бед двадцатого века: тоталитаризма и ксенофобии.
А разгоряченный Васька заорал:
– Зуб даю, наши вздуют этих уродов!
Федор не стал развивать тему, потому что настроение испортилось. А наши футболисты добили его вконец, даже не проиграв, а именно продув со счетом ноль – четыре.
Настроение толпы (а это, безусловно, была маленькая толпа) мгновенно изменилось. Кумиров, еще недавно горячо любимых, сейчас бы с удовольствием линчевали. Плюясь и ругаясь, воспитанники ушли в спальню.
А Седых пошел «погулять» с Леной Сидневой. Возвращались на территорию поодиночке, чтобы не привлекать к своим персонам излишнего внимания.
Федор вообще проигнорировал калитку, легко перескочив забор в прикрытом кустами месте.
Именно поэтому один из самых самозабвенных его агентов – Кеша Панов, мелкий пацан из своих, поселковых – едва не проглядел его возвращение.
Он подбежал к Седых уже неподалеку от барака, хотя обычно старался не афишировать своей службы:
– А Ваське два зуба вынули!
– Как вынули? – не понял Федор.
– Плоскогубцами. Один – за базар, второй – что сопротивлялся!
– Кто? – задал вопрос Седых, уже понимая, что эта информация ему не понадобится. Исполнителем в мире «понятий» мог быть любой. Его же интересовал заказчик.
И действительно, озвученная фамилия не привлекла внимания.
– А кто вспомнил про зуб? – спросил Федор.
– Хорь, – сразу ответил Кеша.
«Значит, Ангел», – понял Седых.
Похоже, война объявлена. Дружба Васьки с Федором была на виду. И Ангел знал, что делал. Он просто напоминал всем, кто в доме хозяин.
Федор пошел к бараку, а Кеша – на большой круг, чтобы их приходы не были связаны.
Свет в палате был потушен. Федор включил. Пацаны развернулись на кроватях посмотреть на вошедшего. Неподвижными остались только Ангел и Васька.
Мальчик лежал, накрывшись с головой одеялом, но и так было видно, что ему плохо. Он не ревел, как домашние дети, а тихо плакал под одеялом. Не пытаясь никого разжалобить и не рассчитывая ни на чье сочувствие.
Федор сел на край его койки, обнял пацана рукой. Потом немного стащил одеяло и повернул Ваську к себе лицом.
Глаза у Васьки были мокрые, нижняя губа и подбородок – в крови.
– Открой рот, – сказал Федор.
Васька замотал головой.
– Открой рот!
Васька открыл. Не было одного зуба снизу и одного – сверху. Лишь кровавые лунки. Ваську не только лишили двух зубов, но и опасно приблизили к категории «обиженных». Тем тоже выбивали зубы снизу и сверху для вполне определенных целей.
– Ничего, Васек, – сказал Федор. – Не плачь. Ты же мужчина. И еще научишься разбираться с подонками.
Тишина стала такой, что слышно было дыхание ребят.
– А можно спросить, кого вы назвали подонком? – поинтересовался Ангел. – Насколько мне известно, мальчик сам поставил зуб на кон.
– Хорошо, что не жизнь, – криво улыбнулся Хорь.
– За базар надо отвечать, – заговорили сразу несколько ребят.
– Отвечать надо, – согласился Федор. – Но и людьми оставаться надо.
– А мы не люди? – развил тему Ангел.
– Вы, – Седых показал пальцем на Хоря и Ангела, – нет.
– А кто же мы? – вежливо спросил Ангел.
– Вы – дерьмо, – так же вежливо ответил Седых. – Дерьмо может быть любой формы, потому что оно мягкое. Но оно всегда воняет. Поэтому его закапывают в землю.
– Вы не откажетесь от своих слов у Толмачева? – поинтересовался Ангел. И прикусил язык, поняв, что сказал лишнее. Хотя все ребята и оставались на своих местах, но после сказанного как бы отстранились от Ангела. Фактически он пугал Федора доносом.
– Я нигде и никогда не отказываюсь от своих слов. Понял, дерьмо?
Ангел даже глаза прикрыл, чтоб скрыть мелькнувшее бешенство.
– И ты, Хорек, учти сказанное, – сказал Федор Хорю. – Я таких «активистов», как ты, видел много. Из них на зоне получаются самые ласковые Машки.
Хорь вскочил с кровати, готовый броситься на Федора:
– Жаль, я тебя, сука, не убил тогда!
– Хорь, на место! – приказал Ангел. – И заткнись! Не видишь, он понтует! Спокойнее!
– Воткну ему перо в мясо и буду спокойнее, – остывая, пробурчал Хорь.
– Ага, – усмехнулся Федор. – Одна девка кричала, пока бабой не стала!
Хорь снова вскочил. В палате раздались смешки. А такие смешки бывают опаснее ножа.
– Хорь, на место! – теперь вскочил и Ангел. – На место, кому сказал! Он свое получит! Но позже!
Хорь явно раздваивался: с одной стороны, бешенство заливало глаза, с другой – давил властный, подавляющий голос Ангела. Неизвестно, что бы перевесило, если бы в палату не вошла Оля.
Подслушивала, понял Федор. И, видимо, не он один.