— Я не говорю, что у них роман, Алексей. Бедная девочка влюблена, а он, скорее всего, понятия об этом не имеет. Это главный врач клиники, доктор Батьяни. Мы видели его с женою в опере месяц назад, помнишь?
— И с чего ты взяла, что он не знает о чувствах Жюли?
— Потому что я видела, как он смотрел на жену. — Княгиня подошла к мужу и склонила голову ему на грудь. — Примерно так же, как ты смотришь на меня.
Князь Муромский обнял рукою хрупкие плечи жены.
— Мы что-нибудь придумаем, — пообещал он.
Адам услышал, как открылась дверь, и напрягся, зная, что это Жюли еще до того, как уловил аромат вербены. Юноша раздраженно поджал губы. Он злился, ибо приход Жюли прервал его раздумья. Злился, ибо его преданный, молчаливый слуга Янош вскочил и покинул палату, а сам он не имел возможности поступить так же. Злился потому, что слишком хорошо помнил взгляд девушки, обращенный к Ференцу и Марии. И еще потому, что горькая досада до сих пор жила в его груди, хотя логически объяснить это он не мог.
— Я сделал все упражнения, съел всю морковку и трижды обошел вокруг сада.
— Превосходно. — Жюли не обратила внимания на язвительный тон. — Тогда вам придется по душе мой новый план.
— Мне придется по душе, если меня оставят в покое! — рявкнул Адам.
— Ах, беда какая!
Радуясь гневной вспышке, Жюли намеренно поддразнивала юношу. Даже негодование лучше, чем холодное, циничное равнодушие!
Адам развернулся, тяжело опираясь на трость, готовый разразиться потоком ругательств. Но тут же прикусил язык. Лицо Жюли преобразилось, словно по волшебству: куда исчезли уныние и обреченность, и горестная покорность судьбе? В глазах полыхало золотое пламя. Адам сам изумился тому, сколько удовольствия доставила ему перемена. Как ему не хватало этой бодрости, этого задора!
— Чего вы хотите? — В его голосе уже не слышалось прежней враждебности.
— Вот эту штуку. — Неуловимым движением Жюли выхватила трость у него из рук, крепко прижала к груди и отступила на шаг.
Лишившись поддержки, Адам пошатнулся, взмахнул руками, но удержался на ногах и выпрямился. Он потянулся за тростью, но Жюли снова шагнула назад, сохраняя дистанцию.
— Черт подери, а ну-ка, отдайте! — Глухой отзвук собственного голоса выводил Адама из себя.
— Ах, вам нужна трость? — Жюли отступила чуть дальше. — Так идите и возьмите ее сами.
Да он без нее и шагу не сделает! Или сделает? Юноша не сводил с трости глаз, словно одного вида ее было достаточно, чтобы не упасть.
— Адам!
Он заставил себя поднять голову. В ее глазах по-прежнему полыхало золотое пламя, но куда исчезли насмешка и лукавое поддразнивание? Во взгляде читалась только ласка — и нечто большее. Адам затруднился бы подобрать нужное определение, но знал одно: это чувство необходимо ему как воздух.
— Пожалуйста…
Никогда прежде Жюли не обращалась к нему с этим словом. Она отдавала приказы, терроризировала и бесила его. Но вот «пожалуйста» Адам от нее не слышал. Черпая силы в смиренной просьбе и ласковом взгляде, он переставил вперед одну ногу. Затем вторую.
Медленно пересекли они палату. Адам — шаг вперед, Жюли — шаг назад, все дальше, не останавливаясь, пока ее лопатки не коснулись противоположной стены. Оба замерли, тяжело дыша, словно пробежали целую милю.
Жюли протянула трость. Адам взял и долго разглядывал, прежде чем швырнуть на кровать. Затем обернулся к Жюли: та в изнеможении прислонилась к стене и закрыла глаза.
— Жюли, посмотрите на меня.
Длинные ресницы затрепетали, по щекам хлынули слезы. Адам порывисто шагнул вперед, преодолевая оставшееся между ними расстояние, и заключил ее в объятия.
Жюли уткнулась ему в плечо и обвила руками шею. Долго стояли они так — недвижно, молча, поглощенные друг другом. Постепенно дыхание их выровнялось, сердца забились в унисон.
Когда хрупкое равновесие нарушилось, это тоже произошло в унисон. Не размыкая объятий, молодые люди повернулись так, чтобы каждый мог видеть лицо другого.
— Спасибо вам, — тихо проговорил Адам.
Растроганная до глубины души, она только кивнула. Никогда прежде он не говорил с нею так. Только сейчас Жюли осознала, сколь много значат для нее эти простые слова.
Золотистые глаза расширились, на пушистых ресницах крохотными бриллиантами поблескивали слезы. Адам поднял руку. Прикосновение к влажной щеке всколыхнуло в его груди целую бурю чувств, жаркую и всесокрушающую, и юноша вздрогнул от боли. Схожая, мучительно-сладкая боль пронзила Адам в тот день, когда он впервые встал на ноги.