Примерно в середине зимы к Софии съехалась родня — сестра с мужем, племянницы, мать…
Соседки на скамейках мигом все расшифровали — будет свадьба. Иначе с чего бы на такой мороз люди тащились сюда? Да и старуха, слыхали, целого кабана привезла — колбасы там, сальтисоны, кровянка…
А почтовое отделение открыто готовилось к свадьбе. Собирали деньги в получку, по очереди бегали то в универмаг, то в посудный, то за цветами в оранжерею… Хорошо, что Моторный на эти несколько дней догадался уйти в отпуск.
София потонула в хлопотах. Как одеться в день регистрации брака — молодые известно как одеваются, а вот такие… А хор тоже будет петь им песни с пожеланием счастья? А шампанское с собой брать?
— Да где твой жених, Соня? — допытывалась Ирина, сестра.
— Будет! Сегодня или завтра приедет.
— Так уж пора бы… Послезавтра же…
— Не беспокойтесь!
Мать не спрашивала ни о чем. Возилась на кухне, привыкая к газовой плите. Один только раз выпрямилась и так ясно заглянула в глаза:
— А он, видать, и не приедет.
Что-то оборвалось в груди. Обвела взглядом комнату, мать, сестру, Юрика — на нее смотрели с жалостью. И тут почувствовала: не приедет!
— Да нет… Завтра ведь…
Сборы походили скорее на похороны. Только для траурной процессии — слишком уж нарядные платья, слишком много шика в прическах женщин, шарфиках, галстуках, каждый с цветами. София вышла в новом пальто и в белом оренбургском, как пушинка легком платке, тоже с цветами. А Юрик расфранченный, черные глазенки так и брызжут радостью. Жениха не видно только. Наверно, где-нибудь по дороге встретятся, хотя следовало бы…
Соседки порастворяли двери, стояли у окон — откровенно разглядывали Софию, гостей…
Валерия Ивановича не было и в загсе. Им посоветовали подождать, такие случаи бывают. Но вот чтобы не было ни телеграммы, ни телефонного известия — такого уже не помнили сотрудники загса.
Мучительно было поднять веки. Мучительно сделать шаг, даже шевельнуть рукой. Но она нашла в себе силу подойти к регистратору.
— Прошу вас… Дайте заявление. Наше заявление. Я… хочу написать, что… отказываюсь!
Кровавые круги хлюпали перед глазами и рассекали сухостью белки глаз. Слышала только, что, когда все вышли на улицу, мать спокойно и приветливо сказала:
— Простите, люди добрые. И спасибо за хлопоты, за уважение. А теперь просим в нашу хату. Мы для вас готовили закусить, так просим отведать. Не обижайте хоть вы…
В маленькой комнатке Софии никогда не собиралось столько гостей. И никогда не было такого богатого стола, столько вин, наливок, настоек. Столько говора, смеха, шуток. Не было в них обидной жалости, было понимание, поддержка, мудрая людская искренность и душевное тепло.
Закаменевшее сердце ее оттаяло, и впервые за столько лет София вспомнила, что у нее когда-то был хороший голос.
Гости замерли. Удивленно вслушивались в низковатый глубокий голос, он, казалось, разрывал душу, и все тело охватывал озноб. А она, София, как бы вырастала медленно, упершись ладонями в край стола, поднималась, голова была откинута назад, глаза зажмурены, а на щеках влажно блестели слезинки.
Только когда все уже разошлись, Ирина спохватилась, кинулась звать Юрика. Его не было в квартире. Не было Юрика и у соседей — пришлось ночью стучаться к ним.
На дворе глухая ночь. Мороз забивал дыхание и тысячами иголок рассеивался по земле.
София бежала по безлюдным улицам — простоволосая, растрепанная, безумная…
— Юра!.. Юри-ик! Сыно-ок!.. Где ты?.. — Вдоль сонных морозных улиц катится стон. Она не знала, как долго продолжалось это. Не знала, когда очутилась у самого озера… Когда поняла, что маленькое темное пятнышко, блуждавшее по берегу, был он — ее сын.
Опрометью мчалась, расставив руки, не чувствовала, как полы пальто бились о колени, как уже пропал голос, хотя каждая клетка в ней кричала отчаянием: «Юра! Сыно-ок…»
Мальчик шел навстречу. Волочил по земле шапку, пальтецо расстегнуто, плечи опустились — как побитый птенчик. Лицо невозможно разглядеть — все черты расплылись. Когда припала к его щекам, они обожгли холодом. На губах остался соленый привкус…