— А… — Санька улыбнулся. Наконец матери подросла помощница, теперь и у нее как у людей. И когда она выросла, эдакая длинноногая и вертлявая!
— Слушай, Марусенька!.. — и Санька посмотрел на нее умоляюще. — Я тебе что-то привез в подарок, бери!.. А Таня дома? Не видела?
Маруся выхватила из рук прозрачный пакет с конфетами, бросила в рот несколько сладких разноцветных горошинок и закрыла от удовольствия глаза.
— Так дома Таня или нет?
— Ага… А что? — Маруся хотя и мала, но уже умеет лукавить. И в кого она пошла? Крушит зубами те конфеты, так что даже ресницы вздрагивают, и хоть бы тебе слово!
— Ты видела Татьяну? — У Саньки кончилось терпение, он расстегнул ворот рубашки.
Маруська наконец не выдержала — ей жаль брата.
— Видела, ну видела уж… Сейчас позову! — мотнула тяжелой косой с красным косником. И вдруг обернулась: — А ты мне еще гостинцев привезешь?
— Привезу! Еще лучших… Беги уж!
В хате солнце высветило все уголки, и казалось, что стены раздвинулись, комната стала шире. С выгоревших от времени фотографий на него смотрели знакомые и сородичи, многих из них он никогда не видел, знал только по фотографиям.
Санька сел на скамью, подпер щеку рукой. Чувствовал, что волнуется. Встал, начал ходить по хате. Он так ждал этой минуты! Когда писал письма — не сознавался, что ждет их встречи, что видит ее улыбку, глаза… Писал о разных мелочах. Но ни слова о чувствах! Чтобы не думала, будто он так и прилип к ней! Какая-то гордыня вставала преградой на пути к искренности. Может, оттого с таким нетерпением ждал этой встречи.
Стукнула калитка. По дорожке торопливо затопали босые ноги. В окнах мелькнула какая-то тень. На вороге хаты выросла босоногая девчурка с коротко подстриженными волосами, которые непослушно нависли над лбом. Девчонка смущенно поглядывала на него, одергивала по бокам коротенькое выгоревшее ситцевое платьице.
Саня досадливо кинул взгляд на гостью, на ее покрасневший, облупившийся на солнце нос. Что-то в нем оборвалось. И он поспешно, не глядя в лицо девушке, бросил:
— Маруся сейчас будет!
Быстро повернулся к ней спиной, стал следить в окно за калиткой.
Почувствовал, как от двери дохнуло сквозняком. Оглянулся: на пороге уже никого не было.
— Ну что? — откуда-то взялась румянощекая Маруся, сверкая глазами. — Поздоровались? А почему она плачет? От радости, да?
— Кто плачет?
— Таня. Горечко ты мое! — всплеснула ладонями Маруся, подражая матери, и сердито засопела.
Санька поморщился: красавицу себе нашел, серую голоногую ветрогонку с облупившимся носом и ежиком-чубчиком!.. Неужели это она писала ему те письма, которые он перечитывал ночью по нескольку раз? Они наполняли его сердце такой искренней взволнованностью, радостью, предчувствием чего-то большого, настоящего, и он казался себе самым богатым и самым счастливым человеком на земле. Он втайне гордился, что вызвал в душе девушки такое половодье чувств. Его воображение сотворило за время разлуки с Таней совсем иной ее образ.
Он был убежден, что ему принадлежит сердце самой красивой девушки на свете. И внезапно его фантазия развеялась в прах. Почувствовал себя так, будто летел высоко над землей и вдруг камнем упал на землю.
Саня обвел взглядом комнату и искренне удивился: он не замечал до сих пор, как в солнечных лучах, врывавшихся в хату сквозь окно, кружились мельчайшие пылинки. У него даже в горле запершило. Он почувствовал, что зной добирается и сюда, в хату, и гаркнул на сестру:
— Почему окна не занавешены от солнца? Видишь, какая жарища на дворе?
Маруся оскорбленно выскользнула из комнаты. Не угадаешь, что взбредет в голову этому Саньке. То одно, то другое… Лучше подальше от него! Иначе еще что-то придумает на ее голову. Взял бы и сам занавесил окна ряднами!.. А ей нужно вишни оборвать, мать велела…
То ли от зноя, от которого ему внезапно стало трудно дышать, то ли от досады на себя Санька почувствовал глубокую усталость. Взглянул на себя в зеркало: под глазами темные полукружья от бессонной ночи в поезде, лицо серое, осунувшееся.
Но почему он так обманулся в Тане? Изменилась? Обрезала волосы? Облупилось от солнца лицо? Не разглядел тогда, ослеплен был ее смехом?..
И все-таки он молодец, что сразу все поставил на место. Его подчеркнутое пренебрежение, так жестоко перечеркнувшее Танину радость, положит конец ненужным иллюзиям! И его, и ее. Но какой же он дуралей! Летел на каникулы домой ради этой серой пичужки. А тем временем его товарищи работают в больницах — и практику приобретают, и места для будущей работы присматривают. Он не хуже других. Завтра же назад… Увидит родителей — и назад… И не приедет больше сюда!.. Разве что на один день…