Вот так обстояли дела на тот момент, когда я получил повестку с предложением участвовать в судебном заседании. Хотя мое материальное положение все еще оставляло желать лучшего, внутреннее спокойствие и честолюбивые планы позволяли оценить преимущества тогдашней работы. Поэтому мне совершенно не улыбалось пропускать несколько дней в ателье (которые, конечно, не будут оплачены) ради сомнительной чести быть присяжным. Марго посоветовала мне обратиться за советом к брату. Энди тогда был уже на третьем курсе юридического в Колумбийском университете и знал, как мне откосить от участия в суде. По телефону он уверил меня, что это будет легче легкого.
— На предварительном собеседовании врать, конечно, нельзя, — объяснял мне Энди. Я благоговейно слушала. — Но увильнуть все же можно, надо только создать впечатление, что ты ненавидишь судей, не доверяешь полицейским и вдобавок не любишь обеспеченных людей. Что лучше — решай сама, по ситуации.
— Пожалуй, больше всего я не люблю обеспеченных людей.
Энди присвистнул. Он, конечно, понял, что я шучу, однако наверняка неоднократно слышал от Марго, что я вечно на мели. Он откашлялся и серьезно сказал:
— Не забывай о языке жестов и выражении лица. Руки держи скрещенными. Сиди как на иголках, изображай крайнюю степень раздражения и нетерпения. Сделай вид, что тебя ждут более важные дела.
— Обязательно последую твоему совету, — ответила я, а сама подумала: «Все, что угодно, сделаю, только бы вернуться к своей работе. За которую мне, между прочим, платят!»
Но вышло иначе — все мгновенным образом изменилось, едва я увидела Лео. Я этого никогда не забуду.
С самого утра я извелась — прочла все журналы, которые взяла с собой, сто раз посмотрела на часы, позвонила Квин и сообщила, как идут дела. Усевшись на место, я от нечего делать, принялась обозревать зал, и вот тут-то заметила Лео чуть впереди. Он читал «Нью-Йорк пост» и слушал плейер, слегка качая головой под музыку. Мне вдруг страшно захотелось узнать, что он такое слушает. Почему-то казалось, он слушает что-нибудь крутое и непринужденное, под стать потертым джинсам, свободному синему пуловеру и черным «адидасам». Он повернулся к часам на стене, и я невольно залюбовалась его профилем. У него был крупный нос (Марго позднее назовет его вызывающим), высокие скулы, а темные кудри великолепно смотрелись на фоне смуглой шеи. Нельзя было назвать его особенно высоким или мощным, но широкие плечи и мускулистая спина производили впечатление физической силы — я так и видела, как он занимается в полузаброшенном спортивном зале или упруго, как Сталлоне в роли Рокки, носится по ступенькам суда. Я решила, что он все-таки более сексуален, нежели красив, в смысле, хорош в постели. Тут я удивилась — такие приземленные мысли, особенно по поводу незнакомых мужчин, раньше не приходили мне в голову вот так, спонтанно. Я считала, как и большинство женщин, что нужно сначала узнать мужчину получше — тогда он имеет шанс по-настоящему понравиться «как человек». Да и сексом я тогда не особенно интересовалась.
В эту минуту Лео, словно прочтя мои мысли, обернулся и проницательно посмотрел на меня, как бы говоря: «Я тебя засек», — а может, просто: «Вот попали с этим заседательством!» Глаза у него оказались глубоко посажены, так что трудно было сказать, какого они цвета, поэтому взгляд в желтом свете флуоресцентных ламп казался весьма загадочным. На долю секунды наши глаза встретились, и я тут же сделала вид, будто слушаю чиновника, который вот уже битый час заунывно вещал, что считается уважительной причиной для отсутствия на заседании, а что не считается.
Потом Лео утверждал, что я здорово смутилась и заерзала. С этим я никак не соглашалась — по-моему, я едва ли обратила на него внимание тогда, в зале. Впрочем, мы оба сошлись на том, что именно с этого момента тягостная обязанность перестала быть такой уж тягостной.
Следующий час прошел в пристальных наблюдениях за малейшими передвижениями Лео. Вот он потянулся и зевнул. Вот он нетерпеливо сложил газету и сунул ее под стул, на котором сидел. Вот он вышел из зала, вернулся с пакетиком крекеров и съел их прямо под табличкой «В помещении не есть». При этом он ни разу на меня не посмотрел. Однако возникло отчетливое ощущение, что он в курсе пристального внимания к своей персоне, и почему-то меня это очень волновало. Конечно, глупости вроде любви с первого взгляда мне в голову не приходили — я в такое не верю. Но я была заинтригована, как никогда, и сама это понимала, хотя не смогла бы объяснить почему.
А потом не иначе как фея вмешалась. Стали зачитывать наши имена, рассаживая присяжных по местам, и мы с Лео оказались на скамье присяжных бок о бок. Душный зал судебных заседаний даже отдаленно не напоминал помещение из кинофильмов, где разворачиваются события судебных триллеров, но у меня было ощущение, что вот-вот произойдет нечто значительное и волнующее. Нас разделяли буквально дюймы, и непосредственная близость Лео сообщала всей атмосфере заседания напряженное волнение. Боковым зрением я видела его крепкие руки с прожилками вен, и возникшее чувство живо напомнило мне школьную любовь к Мэтту. Один раз мне пришлось сидеть с Мэттом за одной партой во время нудной лекции о вреде наркотиков. Пока нам рассказывали, как именно наркотики губят нашу жизнь, я пребывала в полнейшей эйфории, вдыхая запах одеколона «Арамис» (я его до сих пор различу в толпе) и посмеиваясь над туповатыми остротами на тему того, как травка украшает нашу жизнь. Если сравнить, они и правда похожи — Лео мог бы быть Мэтту старшим братом. Помню, подумалось, что у меня все-таки есть «свой» тип мужчины, хотя я всегда утверждала обратное в спорах с Марго. А если так, то вот он — «мой» тип. На этом мысли были прерваны громкой, нарочито энергичной репликой окружного прокурора:
— Заседатель номер девять! Доброе утро.
Лео кивнул — вполне уважительно, но с достоинством.
— Где вы живете?
Я с нетерпением ждала, когда мой сосед заговорит, и очень боялась разочарования. Терпеть не могу высокие мужские голоса. У их обладателей вдобавок запястья по-женски тонкие, руки слабые и плечи покатые.
Лео оправдал ожидания. Он слегка кашлянул и ответил низким уверенным голосом коренного жителя Нью-Йорка:
— Морнингсайт-Хайтс.
— Вы там всю жизнь живете?
— Нет, я родился и вырос в Астории.
«Ага! Куинс!» — обрадовалась я, поскольку успела полюбить окраины Нью-Йорка. Бруклин, Бронкс и особенно Куинс напоминали мне родные места — рабочие, не особенно престижные районы мегаполиса. Мне и фотографировать там больше хочется, чем в пресловутом сердце Нью-Йорка.
Судья задал следующий вопрос — о профессии, а я решила, что предварительное собеседование в суде информативнее первого свидания. Самой ничего спрашивать не надо, все вопросы за тебя задаст судья, а ведь судье надо говорить только правду, и ничего кроме! Идеально.
— Я писатель… Репортер, — ответил Лео. — Печатаюсь в небольшой газете.
«Какая прелесть», — искренне восхитилась я. Тут же представилось, как он бродит по улицам с ручкой и блокнотом, заходит в полутемные бары и заказывает выпивку какому-нибудь пожилому завсегдатаю в надежде, что тот разговорится. А потом пишет статью о том, что Нью-Йорк теряет свою самобытность.
Следующие несколько минут я как губка впитывала живо интересующую меня информацию и обмирала от восторга, насколько остроумно и по существу отвечал Лео на вопросы судьи. Я узнала, что он три года отучился в колледже и бросил по причине «отсутствия финансирования»; что у него есть только один знакомый юрист — «однокашник Верн из босоногого детства, который специализируется на несчастных случаях, хотя в целом парень неплохой»; что его отец и братья — пожарные, но сам он «не чувствует в себе склонности продолжить семейную традицию». Он никогда не был женат, и детей у него нет, насколько ему известно. Он никогда не был жертвой уголовного преступления, если не считать случаев, когда его пару раз здорово отметелили в драках.